Региональная идентичность в современной россии: типологический анализ. О региональной идентичности
и территориальная идентичность и география границ
Нокые теоретические подходы Первая предпосылка нового политико-географического взгляда на границы состоит в том, что их ныне нельзя изучать только на уровне страны.
Во все более взаимозависимом и интегрированном мире заметную роль играют организа-
ции, например «единая Европа» (т.е. страны Европейского Союза), и в то же время в ответ на интернационализацию хозяйства и унификацию культуры пробуждается региональное са-Поэтому можно утверждать, что ныне еще в большей степени, чем раньше, «граница границе - рознь». В самом деле, почему одни границы в течение долгого времени остаются «прозрачными» и спокойными, тогда как другие постоянно предстают в виде сложно преодолимого барьера?
Еще до распада Советского Союза Фуше выделил несколько типов границ в зависимости от их соотношения с геополитическими рубежами, возникшими в результате соседства трех видов политических образований - «империй» (Фуше имел в виду США и СССР), «нормальных» суверенных государств и «строящихся» государств. Под этим термином понимались государства со слабой общенациональной политической идентичностью, раздираемые противоречиями и не полностью контролирующие свою территорию. Фуше предложил различать границы между:
Двумя «империями»;
«империей» и «нормальным» суверенным государством;
«империей* и «строящимся» государством;
«нормальными» суверенными государствами;
«нормальным» суверенным государством и «строящимся» государством;
«строящимися» государствами.
Именно существование «империй», по мысли Фуше, предопределяло стойкость фронтальных границ. Но как показал опыт, и после распада СССР фронтальные границы не исчезли там, где геополитические рубежи совпадали с культурными, этническими и лингвистическими 1991].
Таким образом, политическая ситуация в приграничной зоне не может быть исчерпывающим образом объяснена особенностями границы между двумя странами. Важно также место границы во всей системе мировых границ. Барьерная функция границы сильнее, если она разделяет военно-политические или экономические блоки.
Вторая предпосылка заключается в том, что границы невозможно изучать в отрыве от проблем идентичности - самоидентификации человека с определенной социальной и/или территориальной группой, прежде всего этнической. Национализм всегда предполагает борьбу за территорию или защиту прав на нее. Националисты, как правило, мечтают о переделе политической карты - или путем расширения своей этнической территории, или за счет вытеснения из нее «чужаков». Территория занимает центральное место в так называемых примордиалистских теориях нации (от англ. primordial - изначальный, исконный).
В этих теориях выделяются два подхода, основанных на различной трактовке природы человека.
Сторонники природно-биологического подхода считают возможным приложение концепций к пониманию этнических феноменов. По их мнению, нации сформировались эволюционным путем на основе расширенных родственных групп и представляют собой общности на основе биологического происхождения. Нация, таким образом, основана на глубокой привязанности, коренящейся в кровных связях.
Другой подход, называемый эволюционно-историческим, был принят многими немецкими, русскими и советскими антропологами и этнографами. Он исходит от представления JL Гердера о
народе как об общности, возникающей на основе единства крови и почвы. Согласно их концепции,
нация формируется из исторической этнокультурной общности людей, связанных определенной территорией, и является самоопределяющейся устойчивой общностью, представители которой объединены общими корнями и верой в совместное настоящее и будущее. Членов этой этнокультурной общности объединяют неизменные с незапамятных времен значимые характеристики (язык, религия, территория, культура, обычаи, образ жизни, менталитет, исторические корни).
Географические и геокосмические факторы определяют этногенез и по мнению Л. Н. Гумилева. Он рассматривал этнос как биосоциальный организм, характеризуемый определенной длительностью существования, членимой на определенные периоды- молодости, зрелости, старости. Формирование этноса Гумилев считал продуктом совокупного действия космических энергий и особенностей ландшафта (места развития), в котором протекал этногенез [Гумилев, 1989]. Однако в жизни наций порой случаются резкие и непредвиденные изменения, да и воззрения людей о том, что отличает их нацию от других, их представления о своих национальных интересах как немцев, французов или русских модифицируются со временем.
Примордиалистских взглядов, по сути, придерживались К. Маркс и В. И. Ленин. В широко известной статье «О праве наций на самоопределение» Ленин, развивая идеи Маркса, расположил признаки нации в следующей последовательности;
Единство территории, на которой живет народ;
Общность хозяйственных связей;
Общий язык;
Общность психологического склада, или специфические особенности культуры народа.
Духовную общность членов нации Ленин рассматривал лишь в последнюю очередь. Он считал, что человек от рождения принадлежит к определенной нации и о свободном выборе национальной принадлежности не может идти речи. Ленин полагал «неприемлемым определение состава наций вольной записью каждого гражданина, независимо от его местожительства, в любой национальный союз» [Полн. собр. соч., т. XVII, с. 92-95].
Раздел II. Политическая география
Он резко критиковал сторонников культурно-национальных автономий, отстаивавших право жителей многонациональных государств на свободный выбор школы и языка преподавания. И. В. Сталин, полностью принимая ленинскую концепцию нации, подчеркивал, что социальная общность перестает быть нацией, если не удовлетворяет хотя бы одному критерию ленинского определения.
Таким образом, сторонники примордиалистских концепций полагают, что нации обладают измеримыми, осязаемыми характеристиками. В самом деле, ведь можно с большей или меньшей точностью оконтурить территорию, на которой проживает этнос, подсчитать долю говорящих на его языке, проанализировать хозяйственные связи и особенности культуры.
Поэтому при формировании СССР однозначное территориально-политическое размежевание между этническими группами на основе измеримых характеристик превратилось в практическую задачу. Ленин поддерживал право нации на самоопределение, т.е. на государственное отделение от чуженациональных территориальных общностей, вплоть до образования самостоятельного национального государства. В то же время Ленин считал, что чем крупнее страна, тем лучше условия для решения рабочим классом своих интернационалистских задач, и на практике, по его мнению, вопрос о целесообразности отделения нации от СССР мог решаться только на высшем уровне руководящей рабочей партии.
Право наций на самоопределение теоретически лежало в основе государственного устройства СССР: официально предполагалось, что народы реализовали это право в рамках социалистической федерации, в которой для многих из них создавались государственные образования. Оставалось только решить, какие этнические группы имели право на свою республику или автономию, а какие подлежали ассимиляции или этнической интеграции, например предполагалось, что субэтнические группы грузин или русских интегрируются в единые социалистические нации, а затем провести границы каждого национального образования. В бывшей Российской империи при крайне сложном многонациональном составе населения и смешанном характере проживания многих этнических групп эта задача оказалась неразрешимой. Попытки провести жесткие границы между автономиями часто приводили к обострению национальных конфликтов.
В противоположность примордиалистским концепциям сторонники инструменталистскихтеорий нации понимают их как
2. Границы, государственное строительство,...
современные общности, объединяемые политическими интересами и значимыми характеристиками, созданными в недавнем прошлом, а их общие генеалогические и географические корни есть мифы, созданные для сближения современных общностей.
К данному типу теорий принадлежит господствовавшая в культурной антропологии до середины годов выдвинутая американскими антропологами и социологами теория так называемого «плавильного котла» {meltingpot theory). Они рассматривали этнические группы как пережитки доиндустриальной эпохи и считали, что значение этнических общностей и этнических чувств будет постепенно падать в ходе процессов урбанизации и модернизации, аккультурации меньшинств, структурной и языковой ассимиляции.
Согласно взглядам Барта и его последователей, национальное самосознание складывается в процессе социализации личности и человек вовсе не рождается с чувством общего с какой-либо группой этнического происхождения. Основные положения теории этнической идентичности четко сформулировал ведущий кий этнолог В. А. Тншков:
Этнические общности существуют на основе историко-кул В**
различий и являются социальными конструкциями, возникающими и существующими в результате целенаправленных усилий со стороны людей и создаваемых ими институтов, особенно со стороны государства. Суть этих общностей составляет разделяемое людьми представление о принадлежности к общности, или идентичность, а также возникающая на ее основе солидарность;
Границы общностей, образуемых на основе избранных культурных характеристик, и содержание идентичности подвижны и изменяются в и ситуативном планах;
Создаваемая и основанная на индивидуальном выборе к групповой солидарности природа социально-культурных общностей определяется их целями и стратегиями, среди которых: организация ответов на внешние вызовы через групповую солидарность,
контроль над ресурсами и политическими институтами, обеспечение социального комфорта в рамках культурно однородных сообществ [Тишков, 1997J.
Состязательная и множественная природа идентичности выстраивается в итоге диалога и властных отношений между социальны-
Раздел II. Политическая география
ми группами, между социальной группой и государством и между государствами.
Между собой конкурируют две формы групповой идентичности: по культуре (прежде всего этнические) и по политической лояльности (политические), отражающие существование наиболее мощных форм социальных группировок людей - этнических общностей и государственных образований.
Элиты в стремлении мобилизовать этническую группу на борьбу со своими противниками или с центральной государственной властью используют старые или мобилизуют новые «маркеры» - групповые черты и символы, исторические мифы и социальные представления, отличающие ее от других, противопоставляющие «нас» («своих») «им», «чужим».
Особенный размах процесс культурной дивергенции приобретает в том случае, если ему на службу поставлена государственная машина, как это произошло в республиках бывшего СССР. Ведущей силой в строительстве новых этнических идентичностей являются политические элиты, заинтересованные в своей легитимации, сохранении статуса, позволяющего им контролировать экономические и иные ресурсы группы.
Таким образом, именно в процессе национального и государственного строительства и в результате национальных конфликтов очень часто формируются новые границы, новые приграничные зоны и новые отношения между еоседями. Следовательно, исходным пунктом исследований современных границ должно быть изучение возникновения и эволюции территориальных идентичностей.
Границы - это сравнительно недавние социальные конструкты, создающиеся сначала в социальных представлениях, а затем уже делимитируемые по карте
Если характер границы зависит от природы государства, то какие его характеристики наиболее важны? Каковы важнейшие цели и функции государства? Как характер границы связан с глобальными и международными проблемами? Чтобы ответить на эти вопросы, как мы уже отмечали, нужно рассматривать границы сразу на нескольких уровнях- от глобального до локального, хотя до сих пор уровень государства остается самым важным. Обычно в теории мировых систем анализируются три уровня (рис. 12а) - глобальный, государственный (или национальный) и локальный.
2. Границы, государственное строительство,...
Рис. 12. Уровни анализа и типы политических границ согласно теории мировых систем.
Государственные Глобальный уровень. Интернаци -
и административные границы онализация хозяйственной жиз-
как единая система ни и стремительный рост транс-
граничных потоков информации, товаров, капиталов, энергии, загрязнителей, мигрантов и туристов, расширение компетенций международных организаций и рост влияния трансграничных субъектов в разнообразных сферах деятельности (этнических и социальных движений, неправительственных организаций) подрывает значение и меняет функции государственных границ, которые становятся все более «прозрачными». С этим очевидным фактом согласны все исследователи - различны лишь объяснения ими этого процесса.
Последователи Валлерстайна и Тейлора и другие теоретики роста глобальной взаимозависимости фокусируют внимание на объек-
Раздел II. Политическая география
тивных экономических факторах - таких, как углубление международного разделения труда, совершенствование коммуникаций и средств связи. Они интерпретируют результаты этого процесса как формирование глобальных сетей, в которых возникают отношения господства и подчинения и укрепляются структуры «центр-периферия». Сторонники интеграционных теорий, напротив, подчерк кивают ведущую роль в этом процессе субъективных факторов - политической воли и политических институтов.
Как известно, глобальные экономические факторы ведут к относительному уменьшению реального суверенитета государств: некоторые авторы даже полагают, что национальное государство (nation-state) чуть ли не отмирает. Если в прошлом границы делились на «выгодные» и «невыгодные», «естественные» и «искусственные», что нередко служило основанием для территориальных претензий и даже агрессии, то ныне прогресс европейской и североамериканской интеграции привел к другой крайности - появлению мифа о стирании государственных границ, этих «шрамов истории». Ведь известен афоризм: всякая попытка разрушить миф - это способ создать один или несколько новых.
Однако интернационализация общественной жизни никогда не приведет к «безграничному» миру, или миру без границ. Наоборот, успех этого процесса прямо зависит от того, что мировое пространство разделено государственными границами на «отсекио-стра-ны и во все возрастающей степени -? также районы и города, так как для движения капитала нужна «разность потенциалов» между территориальными единицами, в которых действует разное таможенное, фискальное, трудовое, экологическое и иное законодательство и гарантии местных властей.
Иными словами, мировая система нуждается в неравенстве, а государственные границы служат для их поддержания и увековечения. Но сами границы, в свою очередь, немыслимы без легитимации - специфической идентичности людей, проживающих в их пределах.
Государственные границы - биоэтносоциальный инвариант общественной жизни , ибо она невозможна без границ, своего рода мембран, регулирующих обмен между этнической и/или государственной территорией и окружающей средой, без чего этой территории грозит хаос и «энтропия» людских и материальных ресурсов.
Рисунок мировых экономических связей подвержен быстрым и частым изменениям, вызываемым технологическими революциями в отдельных сферах деятельности, региональными кризисами, политическими факторами. Социально- и культурно-географические различия, включая различия и эволюцию идентичности, меняются значительно медленнее и остаются важнейшим фактором инерции, преемственности и стабильности в мировом развитии. Существует диалектическая взаимосвязь между переменами в мире и национальной иконографией. Есл и баланс между инновациями и традициями нарушается, то это часто воспринимается как угроза национальной идентичности и вызывает парадоксальный эффект - усиление барьерной функции границ, как это произошло, например, в конце 1970-х годов в шахском Иране. Тем не менее очевидна тенденция к глобализации и гомогенизации культуры, которая не признает границ и ускоряет эволюцию идентичностей.
Уровень государства. Выделяется три подхода к анализу соотношения государства и нации, от которых зависит и взгляд на эволюцию границ:
Примордиалистский (или «прогрессивистский»), сторонники которого рассматривают государство как средство и место реализации одного из основных прав человека - права этнической группы на самоопределение;
Геополитический, основы которого разработаны Гидденсом, согласно которому государство - это вместилище
власти и оно стремится в условиях глобализации расширить свое влияние, чтобы взять под свой контроль воздействующие на него внешние факторы, а для этого нуждается в укреплении лояльности своих граждан;
Неолиберальный, сторонники которого также подчеркивают узость границ любого государства по сравнению с размахом современных экономических и иных проблем; в одиночку их неспособна решить ни одна страна. Следовательно, ни одно государство не может, опираясь только на свои силы, обеспечить удовлетворительный уровень благосостояния своим гражданам. Более того, чтобы справляться с вызовами извне (обвалами на мировых рынках,
катастрофами и т.д.), правительства стран
вынуждены прибегать к недемократическим методам управления.
Примордиалистский взгляд на этнос и государство служит, по сути, основой концепции нации-государства (национально однородного государства).
Раздел П. Политическая география
Согласно этой точке зрения, морфология и функции государственных границ сильно зависят от лояльности граждан своему государству - этнической или политической идентичности населения с обеих сторон, так как многие страны мира - многонациональные и многие народы не имеют своей государственности.
Приверженцы геополитического подхода, трактуя проблему границ, также первостепенное внимание уделяют идентичности, хотя и в косвенной форме, акцентируя роль самоидентификации человека с территорией на разных уровнях.
Сторонники неолиберального подхода, напротив, считают, что политические границы и идентичности подвергаются в наше время сильной эрозии.
Проблема идентичности неразрывно связана с анализом функций государства. В XX в. созданный в прошлом столетии идеал нации-государства, объединяющего более или менее однородную этническую группу с общим языком и культурой, легитимированного демократическими процедурами выборов, сильно поблек. Кровавые события во многих регионах мира показали его неосуществимость: этнических групп в мире всегда будет больше, чем государств, причем очень многие народы исторически делят свою территорию со своими соседями. Тем не менее, как продемонстрировали события последних лет в бывшей Югославии, этот идеал отчасти сохраняет свою привлекательность.
В наше время нация-государство представляет собой политическую территориальную единицу с четкими и признанными международным сообществом границами, в пределах которых население обладает определенной политической идентичностью, сформированной, как правило, националистически настроенными элитами.
По выражению Харви, национализм представляет собой особый тип территориальной самоидентификации человека и территориальную форму идеологии. Цель национализма- создать этническую идентичность, элементом которой являются определенные географические границы. Неразрывная классическая триада политической географии «нация - территория - государство» возникла в Европе в"начале ХГХ в.
Классический пример создания национального государства «сверху» на основе общегосударственной (политической) идентичности - история современной Франции. Эта страна превратилась в мощную европейскую державу только тогда, когда большинство ее
2. Границы, государственное строительство,...
населения, независимо от этнического происхождения - бретонцы, эльзасцы, каталонцы, баски, фламандцы и др. - начали осознавать себя французами. Это произошло на удивление недавно - лишь в 1870-х годах, когда:
Территория страны была окончательно «скреплена» прочными рыночными связями благодаря густой сети железных и других дорог («железнодорожный империализм»);
Появившиеся популярные ежедневные газеты представили публике образ единого французского народа;
Была создана система вторичной социализации человека через введение всеобщей воинской повинности и единую систему обязательного начального, а затем и среднего образования с общими для всех программами и преподаванием на нормативном французском языке (за разговоры в школе, например, на бретонском учеников наказывали);
Централизованные административная и церковная системы внедрили, выражаясь современным языком, ротацию кадров по всей стране, и выходца из Парижа могли назначить на административный пост в Бретани, и наоборот.
Как показывает пример Франции, использование общего языка- одно из важнейших условий формирования политической и/или этнической идентичности.
Способствуя ее созданию, государство вырабатывает свою иконографию - систему символов, образов, национальных праздников, регулярных парадов, фестивалей, публичных церемоний, манифестаций и традиций - всего того, что может помочь сцементировать национальную солидарность и акцентировать различия между населением по обе стороны государственной границы.
Иконография также включает систему национальных стереотипов, через призму которых воспринимается отечественная история, территория и место страны в мире, ее «естественные» союзники и враги и благодаря которым создается геополитическая доктрина страны. Английский антрополог Б. Андерсон метко сказал, что
национализм нацелен внутрь, чтобы объединить нацию, и вовне, чтобы отделить нацию и ее территорию от соседних народов .
Национальные стереотипы обязательно включают образы пространства: районы, входящие в государственную территорию в
Раздел II. Политическая география
национальном сознании, получают своего рода коды, а многие из них становятся национальными символами, как Косово для Сербии и отчасти Севастополь - для России.
опросы показали, что во всех социальных группах больше двух третей россиян считают, что Севастополь должен быть российским городом (к счастью, по данным других опросов, до 85% респондентов убеждены, что Россия не должна и не может вернуть территории, населенные русскоязычным населением, путем использования силы или принуждения). Тем не менее «ментальная» территория россиян еще включает Севастополь. Грузинское общественное мнение явно не согласится в обозримом будущем не считать Абхазию неотъемлемой частью Грузии. Примерно то же происходило во Франиии. французский электорат всегда полагал Эльзас и Лотарингию частью Франции. Однако он отказался в 1950-х годах рассматривать как французскую территорию Алжира, что облегчило правительству генерала Шарля де Голля заключение соглашений в Эвиане, по которым эта страна обрела независимость.
Иногда стереотипные представления о территории развиваются в -^территориальную идеологию», оправдывающую территориальные притязания к соседям и необходимость в дополнительном «жизненном пространстве» (концепции «Великой Сербии» и «Великой Албании», «Великого Сомали» и «Великой Венгрии» и т.д.). Негативные национальные стереотипы укореняются особенно успешно, если национальные элиты ощущают угрозу территориальной целостности и культуре своего этноса, и эти представления становятся ключевыми элементами территориальной идентичности. Этническая и политическая идентичность порой играет гораздо большую роль в создании стабильного государства, чем общность расы, языка, религии. Знаменитая максима, приписываемая итальянскому государственному деятелю д"Аджелио, - «Мы создали Италию, теперь мы должны создать итальянцев» - сохраняет свою значимость для политических элит многих новых независимых государств. Без политической идентичности государство превращается в мозаику различных этнокультурных регионов.
Хотя этническая идентичность по-прежнему занимает центральное место в территориальной самоидентификации человека, ее роль постепенно падает. До сих пор иногда считают, что каждый гражданин должен иметь единственную этническую идентичность и жить в своем национальном государстве. Однако становится все более ясно, что многие, если не большинство из нас, идентифицируют себя сразу со многими территориальными и/или этническими общностями. Систему территориальных идентичностей можно пред
2, Границы, государственное строительство,...
ставить в виде матрешки. Так, Б ВОСТОЧНОЙ Украине специалисты насчитывают до шести уровней этнической и территориальной идентичности (советскую, русскую, украинскую и несколько региональных).
Поскольку национальные, этнические, региональные и локальные идентичности часто накладываются друг на друга, а многие находятся в спящем состоянии, различные субъекты политической деятельности (центральные и местные органы власти, партии, лидеры) соревнуются в привлечении как можно большего числа сторонников, стараясь активизировать существующие или «разбудить» идентичности.
Соотношение между различными этническими и территориальными и их уровнями подвержены в наше время быстрым изменениям, что неминуемо ослабляет стабильность мировой системы политических границ.
Согласно структуралистской теории функции го-
сударства ныне значительно усложнились. Оно стало связующим звеном между интегрирующейся мировой экономикой и местом, где протекает повседневная жизнь человека, он живет и работает, своеобразным буфером, смягчающим удары мировой экономической стихии по занятости и благополучию конкретных поселений.
Однако государство-контейнер все больше дает утечку, подвергаясь давлению сразу и «сверху*, и «снизу». Давление «сверху» носит преимущественно экономический характер и связано с уменьшением возможности государства влиять на деятельность транснациональных корпораций, финансовые и другие условия функционирования своей экономики, формирующиеся на глобальном и макрорегиональном уровнях. Давление «снизу», с уровня районов, городов и других поселений вызвано главным образом растущей активностью этнических и региональных движений, развивающих идентичности, конкурирующие с официальной государственной. Национальное государство, таким образом, - теперь лишь один из пяти уровней мировой системы, хотя по-прежнему наиболее существенный (рис. 116).
Ныне есть еще два других, промежуточных уровня, на которых действуют факторы, все заметнее влияющие на функции политических границ и ситуацию в приграничных зонах, хотя и в разной степени в различных частях мира, - макрорегионов (состоящих из групп стран и их частей) и районов (внутри стран).
Раздел II. Политическая география
Глобальная экономика зависит от существования не только государственных границ. Процессы глобализации создают новые идентичности. Наиболее известная из них складывается в Западной Европе, где экономическая интеграция развивается наиболее успешно. При этом усиление наднациональных институтов ЕС и создание общеевропейской идентичности идет
параллельно с созданием «Европы регионов».
Этот процесс выражается в широкой децентрализации и регионализации во всех ЕС, опирающихся на старые региональные этнические и региональные идентичности. Они связаны не столько с административными единицами, сколько с давно упраздненными историческими провинциями, границы которых сформировались в докапиталистическом прошлом. Трансграничные регионы, как, например, знаменитый Regio Basilensis (Ба-зельский регион), привлекают особое внимание ответственных лиц ЕС и наделяются специальными полномочиями. Пользуясь ими, власти трансграничных регионов, располагающих собственными бюджетами, превращаются в самостоятельных субъектов политической деятельности. Эта тенденция еще более ослабляет роль государственных границ, часть функций которых переходит к границам макроре-гиональным (всего ЕС), другая часть - региональным, что способствует трансформации всей системы мировых границ.
Уровень макрорегионов: пример Европы. Содержание наиболее значительной макрорегиональной идентичности - западноевропейской - уже давно занимает теоретиков, в том числе и географов. Хотя европейская идентичность пока еще относительно слаба и ее содержание, как свидетельствуют социологические данные журнала «Евробарометр», меняется от страны к стране, общеевропейская иконография активно внедряется в странах Европейского Союза. Приставка «евро-» стала уже привычной для жителей стран ЕС: так называется действующая с 1 января г. единая валюта; скоростной поезд часа доставляет пассажиров через тоннель под Ла Маншем из Лондона в Париж, где они имеют возможность сходить в единственный в Европе парк развлечений в Брюсселе они могут посмотреть точные макеты знаменитых памятников архитектуры из всех стран ЕС в повсюду распространяется общеевропейская газета «Еигореап» и т.д.
Ни у кого не вызывает сомнений, где проходят западные границы с восточными же и отчасти с южными дело обстоит гораздо хуже. Какие страны имеют достаточный набор характеристик, чтобы претендовать на истинную
2. Границы, государственное строительство, ...
а какие - нет? На практике она определялась в 1990-е годы перспективами членства бывших социалистических стран в ЕС и НА ТО.
Не случайно почти все недавно обретшие независимость государства пытаются доказать свою принадлежность к Европе, пересматривая историю, ссылаясь на политиков, писателей, деятелей культуры прошлого - словом, используя все возможные аргументы. Так, некоторые украинские идеологи убеждены, что Украина - неотъемлемая часть Центральной Европы. Первый президент независимой Украинской Республики в г., академик АН СССР
Грушевский писал, что «украинский народ принадлежит к западноевропейскому культурному кругу не только благодаря историческим связям, но уже в силу самого украинского национального характера» [цит. по: Украинская государственность..., 1996, с. 156].
По мнению некоторых идеологов, чтобы стать ис-
тинно европейским государством, Украине надо скорее размежеваться с восточным соседом: они считают, что у Украины с Россией нет ни общих корней, ни общих интересов. Более того, только украинцы - древний и истинно славянский и, стало быть, европейский народ, а русские, поздняя помесь славянских племен с финно-угорскими и особенно тюрко-монгольскими элементами, насильственно навязали украинцам свою азиатскую отсталость Такого рода аргументы типичны и для дискуссий в других странах Центральной и Восточной Европы (Миллер, 1997J.
Три страны (Польша, Чешская Республика и Венгрия) в 1997 г., несмотря на бурные протесты России, были приняты в НАТО. Еще многие, в том числе Болгария и страны Балтии, выстроились в длинную очередь. Объявлены первоочередные кандидаты на вступление в ЕС: это те же Польша, Чешская Республика, Венгрия, а также Словакия и Эстония. Если они действительно в скором времени будут приняты в ЕС, то должны будут подчиниться строгим мерам контроля над нелегальной миграцией, существующим в странах, подписавших Шенгенское соглашение, принять ограничения на внешнюю торговлю с третьими странами и т.д. Польша и Чешская республика уже ввели визовой режим для граждан России, в скором времени это собирается сделать Венгрия.
Другими словами, на восточных рубежах новых членов ЕС могут возникнуть новые барьеры, их границы станут значительно менее прозрачными, а раскол Европы как минимум на два макрорегиона может быть закреплен, хотя границы между ними смещаются на восток. При этом будут складываться драматические коллизии. Так, если к ЕС присоединится Румыния, то она будет вынуждена за-
Раздел II. Политическая география
крыть свою границу с Молдовой, что плохо согласуется с концепцией единой румынской нации, проповедуемой и в Бухаресте, и в Кишиневе (молдавские школьники изучают ныне историю и географию всей Румынии, а не только своей страны).
Доступная и понятная каждому теория Хантингтона объясняет существование в мире устойчивых геополитических разломов, совпадающих с границами между цивилизациями - самыми крупными геокультурными таксонами. Вслед за Хантингтоном, Й. Гал-выделил семь специфичных в отно-
шении макрорегионов и выдвинул гипотезу о том, что основные потоки товаров и услуг, рабочей силы и капиталов перемещаются внутри этих крупных ареалов и не пересекают их границ, служащих основными культурными «водоразделами» современного мира . Широкая дискуссия как в отечественной, так и в зарубежной печати уже достаточно ясно показала, что концепция Хантингтона слишком упрощенно трактует реалии современного мира и не соответствует действительности. Более того, она политически опасна, ибо оправдывает возрождение старой геополитики силы годов, ведет к абсолютизации и увековечению ныне существующих и исторически преходящих культурных и политических рубежей. Тем не менее трудно отрицать, что
существуют государственные границы, совпадающие с контрастными этническими, культурными и лингвистическими рубежами, и что они выделяются сильными барьерными функциями и конфликтностью, часто являются фронтальными.
Так, особой конфликтностью отличаются границы между православными и мусульманскими районами (например, в Боснии и других районах бывшей Югославии, на Кипре, Кавказе). Трудно также отрицать историческую роль, которую сыграла между восточным и западным христианством в Европе, хотя нельзя превращать ее в новый геополитический водораздел, не менее герметичный, чем пресловутый «железный в годы войны».
Американский политолог К. Боулдикг еще в 1962 г. выделил особый вид границ между макрорегионами - критические граниты.
Они складываются в тех случаях, когда крупные державы стремятся защитить свои действительные или мнимые интересы за пределами своей государственной территории
Концепция Боулдинга связана с понятиями сферы влияния и сферы жизненных интересов. Так, до распада СССР и системы его
2. Границы, государственное строительство, ...
Каждая держава имеет за рубежом свой радиус действия, негласно более или менее признанный международным сообществом, ограничивающий район ее особой чувствительности, в котором она не терпит определенных акций других государств. Доктрина Монро, превратившая всю Латинскую Америку в «задний двор» США, или так называемая доктрина Брежнева - примеры концепций, обосновывавших критические границы в недавнем прошлом. Кубинский ракетный кризис 1962 г., едва не вызвавший Третью мировую войну, или военное вмешательство СССР в Афганистане в конце 1979 г. служили неотразимыми доказательствами действенности этих доктрин.
Крайне болезненная реакция Москвы на расширение НАТО на восток показывает, что особая чувствительность в пределах старых критических границ еще существует, даже если эти боли - фантомные (подобные болям, которые человек может испытывать уже ампутированной ноги). В России исторически сильна психология «окруженной - опасения быть со всех сторон опоясанной враждебными или недружественными государствами, получить небезопасные в военно-стратегическом отношении фронтальные границы.
Один из самых неблагоприятных сценариев для Москвы - формирование непосредственно за ее западными границами так называемого Балто-Понтийского пояса от Балтийского до Черного моря, отделяющего ее от Европы. Возможность такого развития ситуации явно просматривалась в 1996-1999 гг. Но многое, если не главное, зависит здесь от самой России.
Уровень районов. Государственная идентичность подвергается эрозии из-за действия многочисленных факторов и внутри государственных границ. Совершенно очевидно, что
концепция национального государства, разработанная в специфических условиях Западной Европы XIX в. и подразумевающая создание единственной однородной нации, объединяемой общностью языка и культуры, экономическими связями и правовой системой, действующей в рамках четких и безопасных границ, не может быть применена к большинству стран мира,
поскольку они являются многонациональными и
ми и в них отсутствуют социальные и культурные предпосылки
Раздел II. Политическая география
слияния различных их специфических частей в стабильное унитарное государство.
Во многих случаях государственная идентичность не тождественна этнической, как, например, в Квебеке (Канада): ее более правильно называть политической идентичностью. Во многих странах эта идентичность слаба, если и вообще существует, что прямо связано с целостностью их территории и нерушимостью границ, Этническая идентичность не всегда связана с политической, навязанной в ряде стран Азии и Африки сверху колониальными властями. Множество попыток создать политическую идентичность в многонациональных государствах провалились или были остановлены на определенном этапе новыми тенденциями в ком и культурном развитии, как, например, в бывших Югославии, Чехословакии, Советском Союзе, Бельгии, где этнические идентичности стали значительно сильнее политической,
Многие территориальные претензии и проблемы спорных границ обосновываются правом наций на самоопределение, рассматриваемом как один из важнейших либеральных идеалов и прав человека. Требования самоопределения и ревизии границ опираются на причудливые комбинации социальных представлений, основывающихся на уже существовавших до создания наций этнолингвистических разломах и экономических и политических интересах элит, стремящихся манипулировать идентичностями.
Из этого вытекает простая политическая формула:
если нет стабильной политической идентичности, нет и устойчивых границ, стабильной государственной территории, нет стабильного государства в целом.
Действительность десятков стран Третьего мира подтверждает ее справедливость. Во многих странах хрупкая политическая идентичность не выдерживает конкуренции с конфликтными этническими идентичностями.
Одно из бесчисленных свидетельств отсутствия «вечных» идентично-стей даже в стабильных и высокоразвитых странах - недавние успехи на выборах Лиги Севера в северных областях Италии, ставившей вопрос об отделении от итальянского государства новой страны Падании. В самом деле, задавали своим избирателям вопрос руководители Лиги, почему жители более богатой Северной Италии должны субсидировать из своего кармана относительно отсталый Юг - только потому, что они и их южные соотечественники называют себя итальянцами? Если так, то почему все итальянцы должны жить в одном государстве? В сентябре 2000 г. правительство самой крупной и самой богатой области Ломбардия выступи
2. Границы, государственное строительство....
ло с инициативой проведения весной 2001 г. регионального референдума. Предполагалось, что жители области дадут ее властям добро на проведение переговоров с центральным правительством о резком расширении полномочий, что может вызвать превращение Италии из формально унитарного государства в рыхлую федерацию.
Местный (локальный) уровень. Создание политической и этнической идентичности нельзя представлять исключительно как процесс, полностью регулируемый политическими элитами, полагающими, что они действуют в интересах всего населения, и направленный «сверху вниз». Этот процесс - двусторонний, и местные территориальные коллективы играют значительную роль в формировании и консолидации государства . URL:- http://www.muiv.ru/vestnik/pdf/eu/eu_2013_4_63_68.pdf
6. Тхагапсоев Х.Г., Гатиатуллина Э.Р. Идентичность: к проблемам методологии // Научная мысль Кавказа. Северо-Кавказский научный центр высшей школы ЮФУ. Вып. № 4 (64). - Ростов-на-Дону, 2010. - С. 16-23
Рецензии:
12.11.2015, 11:22 Адибекян Оганес Александрович
Рецензия
: Адибекян Оганес Александрович. Статья посвящена рассмотрению фактора привязанности, любви людей, социальных групп к месту своего проживания, территории расположенности своих предков, к местам их захоронений. Привязывают и природа, климатический фактор, природные ресурсы, характер труда. Любовь к привычной земле предстат как сплачивающий людей фактор ("землячество") в добавление ко множеству других, где национальность, специальность, состав знакомых и друзей и др. Эта привязанность может заиметь политическое содержание, стать партиотическим фактором. Все, что написано, интересно, адресовано тем, кто мало это представляет, а то и не учитывает. Статья достойна публикации. Но стоит кратко добавить, что кроме заинтерсовавшей "земляной идентификации" есть ее противоположности: эмиграция ради трудоустройства, выезд ради предпринимательства, переселение беженцев, выселение из государства, выезды из-за страха перед юридическим преследованием. Тогда подход не предстанет односторонним.
12.11.2015, 23:37 Колесникова Галина Ивановна
Рецензия
: Статья написана на актуальную тему. Выстроена логично, стройно, соблюдением всех требований, предъявляемым к научным статьям. Видна большая работа научного руководителя. Обладает несомненной научной новизной. рекомендуется к публикации.
11.12.2015, 14:28 Назаров Равшан Ринатович
Рецензия
: Проблема идентичности представляет собой очень важный круг вопросов, носящих междисциплинарный характер. Интерес к данной проблеме проявляется со стороны философии, психологии, культурологии, и практически всего спектра общественно-гуманитарного знания. Авторам удалось раскрыть проблему с точки зрения современных регионалистских подходов. Несколько спорен авторский подход по поводу причин и последствий геронтоморфности, но это является авторской позицией. Статья может быть рекомендована.
РЕГИОНАЛЬНЫЕ ИДЕНТИЧНОСТИ
Е. В. Головнёва
РЕГИОНАЛЬНАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ КАК ФОРМА КОЛЛЕКТИВНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ И ЕЕ СТРУКТУРА
Несмотря на то, что исследование идентичности является традиционной темой в гуманитарных науках, изучение проблем, непосредственно связанных с явлениями регионального и кроссрегионального уровня, до сих пор носит в отечественных работах эпизодический характер. Такое положение дел во многом объясняется отсутствием теоретикометодологической концептуализации понятия «региональная идентичность», а также междисциплинарными барьерами в ее изучении.
В действительности, как показывает мировой и российский опыт, актуальность «регионального фактора» не снижается, а лишь варьируется сообразно политической обстановке. В условиях глобализации и глокализации наблюдается, с одной стороны, ситуационные кризисы идентичности, с другой, - активация регионального потенциала и региональной идентичности. Осознание механизмов развития региональной идентичности и сценариев ее дрейфа необходимо для предупреждения негативной идентичности и развития ресурсов многокультурности.
В данной работе предлагается рассмотреть региональную идентичность как особую форму коллективной идентичности, выделить ее особенности и структурные компоненты. Представляется, что данный подход позволит определить условия формирования и трансформации региональных идентичностей в контексте социодинамики региональных культур.
Опираясь на представления о коллективной идентичности, сложившиеся в научной литературе, можно зафиксировать несколько аспектов исследования региональной идентичности, способных прояснить ее теоретический статус и являющихся взаимодополни-тельными при ее изучении как социокультурного феномена. Это эссенциалистская идея об обусловленности коллективной идентичности рядом факторов (территориальным, этнокультурным, языковым, религиозным, историко-культурным и т.п.); указание инструменталистов на такие основные функции коллективной идентичности, как психологическая защита в мире отчуждения и мобилизация социальных групп на защиту своих интересов; идея конструктивистов о пространственно-временной и ситуационной относительности содержания коллективной идентичности. Последний подход акцентирует внимание на том,
что идентичность - это нечто такое, что может выбираться, что может быть сконструировано и чем можно манипулировать. Идентичности в инструменталистской и конструктивистской трактовке рассматриваются не как предписываемые, а как достигаемые.
Каждый из этих аспектов обусловливает свою расстановку приоритетов в исследовании региональной идентичности. Так, если мы соотносим региональную идентичность с осознанием образа своей территории как ментально-духовного пространства, при исследовании региональной идентичности мы должны обращать внимание на специфику действующих норм и ценностей, отношений людей в рамках региона, их ассоциаций, воспоминаний; а когда мы рассматриваем региональную идентичность как средство достижения обособления в политико-административном смысле, на первый план выходят вопросы, связанные с созданием привлекательности имиджа своего региона, построения брендинго-вой стратегии региона.
Различные аспекты анализа региональной идентичности обозначают проблему понимания ее содержательного наполнения. Какие именно компоненты можно выделить в ее структуре? Как они взаимосвязаны между собой? Представляется, что ряд характеристик содержательного плана региональная идентичность может получить на основе рассмотрения ее именно как особой формы коллективной идентичности.
В отличие от других форм коллективной идентичности (этнической, например), региональная идентичность в качестве фокуса, объекта отражения имеет географически фиксируемую локальность, место, территорию. В этой связи, методологически важное значение для исследования региональной идентичности в данной статье имеют работы отечественных и зарубежных авторов, связанных с изучением place identity, place attachment. Для изучения содержания региональной идентичности привлекаются также работы, связанные с рассмотрением структуры коллективной идентичности в целом, и в особенности исследования, выделяющие в составе коллективной идентичности когнитивный, ценностный, эмоциональный и регулятивный компоненты . Региональная идентичность определяется как форма коллективной идентичности, при которой ее носитель оказывается способным к пространственно-временной идентификации, ценностному, эмоциональному, регулятивному самосоотнесению с внешним миром.
Когнитивный компонент присутствует во многих дефинициях региональной идентичности, нередко составляя ее основное содержание. Когнитивную сферу составляет сложная система знаний представителей региона о собственной региональной общности, о занимаемой геокультурной реальности (особенностях территории, ландшафта, языка, традициях, истории и т.п.), свойствах и особенностях региона. При таком понимании региональной идентичности актуальным оказывается понятие «географические образы». По
определению Д. Н. Замятина, они представляют собой «устойчивые пространственные представления, которые формируются в различных сферах культуры в результате какой-либо человеческой деятельности (как на бытовом, так и на профессиональном уровне» . В условиях информационного общества, развития различных технологий воздействия на общественное мнение, усложнения социальной реальности в целом, функционирование региональной идентичности становится все более разнопланово детерминированным и многофакторным. В постмодернистской трактовке региональная идентичность предстает как «бриколаж» географических образов, локальных мифов и культурных ландшафтов, складывающихся в некую ментальную мозаику в конкретный момент времени» .
При формировании образов региональной идентичности наиболее значимыми факторами академик В. А. Тишков считает природный и культурный ландшафт, наиболее известные памятники природного и культурного наследия, исторические и политические события, связанные с географическими объектами, нанесенными на карте, знаменитые люди, чья биография и деятельность связаны с географическими объектами . Образ региона предстает как совокупность символов, связанных с определенной территорией, накопленных в определенной культуре и репрезентированных через произведения литературы, музыки и живописи, кинофильмы, различные документальные источники, а также местные городские ландшафты, архитектуру, памятники и т.д. С одной стороны, образы региональной идентичности являются продуктом восприятия региональной культуры общественным сознанием, с другой стороны, они представляют собой результат и форму концептуальной организации и интеграции представлений о регионе.
Целенаправленно создаваемые образы региона определяются как его имидж. Имидж представляет собой не просто образ как результат отражения в сознании субъекта под определенным углом зрения, а образ, сформированный в результате целенаправленной деятельности по искусственному изменению данного отражения, то есть имидж региона выступает как инструмент преобразования и конструирования социальной реальности. Деятельность по оптимизации региональных образов может быть реализована в рамках такой социальной практики, как создание позитивного имиджа региона, и основываться на включении в процесс формирования представлений о регионе субъекта, профессионально владеющего указанной практикой.
Ценностный компонент региональной идентичности. Финский исследователь А. Пааси, предлагает отличать идентичность региона (как аналитический конструкт, используемый политиками, культурными активистами и пр.) от региональной идентичности, связанной, в первую очередь, с идентификацией с определенным местом .
Если понимать региональную идентичность как субъективную связь человека/регионального сообщества с местом его проживания, то в содержании региональной идентичности определяющую роль играют не идеологические мотивы, а культурные ценности. Давая типологическую характеристику региональной идентичности, М. В. Назукина в качестве ее доминирующего типа в России выделяет вариант сильного внутреннего единства населения региона на основе культурно-ценностной идентификации, подчеркивая значимость культурных ценностей в ее воспроизводстве . Данное исследование показывает, что ценности региональной культуры до сих пор обладают значительной устойчивостью, несмотря на современный «культурный номадизм» и ситуацию «дисплей-смента» (А. Аппадураи), выражающейся в отсутствии социального прикрепления к какой-либо одной географической точке.
Зарубежные исследователи также обращают внимание на значимость ценностной компоненты в структуре региональной идентичности, выявляя ее символическое и историческое измерения (запечатленные в историко-культурном и природном ландшафте). Так, И. Ф. Туан рассматривает место как преобразованное пространство, наделенное ценностным содержанием, приобретаемым символическую форму . Согласно А. Пааси, региональные символы и значения объединяют прошлое, настоящее и будущее региона, они играют ключевую роль в обозначении экономического и политического единства региона как «изнутри», так и «снаружи». Значение символов состоит в производстве и воспроизводстве социальной целостности и социально-пространственной отличительности. . Символическую природу имеет название региона, материальные объекты (памятники, архитектурные сооружения), значимые личности, ритуальные действия (праздничные события, жизненный стиль регионального сообщества).
Региональная идентичность тесно связана также с проблемами восприятия времени и толкования культурного прошлого, воображаемой идентификацией. Региональная идентичность конструируется посредством обращения к «перевернутой», внутренне ориентированной истории, которая обращается в прошлое, к усвоенным моделям происхождения . С точки зрения Дорин Мэсси, идентичность места выражается в рассказываемых историях, в том, как они рассказываются и какая из этих историй превалирует .
Различия в общей направленности на определенные ценностные ориентации не обязательно должны быть полностью отрефлексированы и вербализованы, но хотя бы частично они осознаются и воспринимаются и тем самым входят в состав региональной идентичности. В то же время, нельзя не отметить, что для региональной идентичности характерна ценностная гетерогенность, неоднородность, мозаичность, так как она определяется множеством социальных субъектов, ценности которых могут не только не совпадать, но и но-
сить антагонистический характер. В своей работе Е. В. Дзякович выделяет в идентичности микрорегионального уровня наличие различных групповых концептосфер: профессиональных, возрастных, гендерных, территориальных, а также противостояние «низовой» и «официальной идентичности» . Присутствие множества дискурсов в региональной идентичности обуславливает известную фрагментированность, противоречивость и неопределенность этого феномена.
Региональная идентичность предстает как динамическая структура, которая обнаруживается в процессе формирования «репертуара» повседневных практик . Подвижность региональной идентичности вызвана в том числе объективными условиями
Продолжающимися изменениями в физическом пространстве (перемещением границ, изменением ландшафта, сменой архитектурных сооружений, институциональных форм и т.п.). С изменениями физического пространства меняются и ценностные представления, символы, жизненный уклад и социальные отношения индивидов. Региональная идентичность может усиливаться (иметь статус «артикулированной региональной идентичности») и ослабляться («исчезающая региональная идентичность») в результате изменения именно ценностной компоненты. Так, в отечественных исследованиях М. В. Назукиной и А. А. Гриценко выделяются типы российских и украинских регионов со слабой и сильно выраженной региональной идентичностью .
Если на уровне философско-теоретического и художественного сознания суждения о региональной идентичности дополнительно поддерживаются системой объяснений и обоснований, в которых устанавливается связь региона с особенностями культуры и истории, то осознание своей региональной принадлежности на обыденном уровне, как правило, не требует рефлексии. Как отмечает И. Нарский: «Проявления локальной идентичности имеют разовый, точечный характер. Для них нужны особые поводы: отъезд из родного места, встреча с земляками вдали от дома или столкновения с чужим у себя дома» . По мнению Л. Манцо, актуализации региональной идентичности в большой степени способствует путешествие, сопровождающееся выстраиванием различных паттернов разных социальных сред .
В условиях «проблемной идентичности» человек стремится к изменению своего окружения, новое место выбирается как маркер начала «новой жизни» , индивид остается жить в том месте, которое продуцирует чувство стабильности. Кроме того, в моменты кризиса глобальной культуры (например, в отсутствии национальной идеи), именно на региональном уровне могут возникать конкретные идентификаторы, выводящие личность из кризиса. «Локальная идентичность (самоотождествление человека со своей «малой родиной», с местом проживания) утверждается в открытом информационном про-
странстве в ходе сознательного, а порой и неосознанного противостояния обезличенным глобальным символам» . Это связано с функциональной особенностью региональной идентичности осуществлять первичную социализацию и удовлетворять базовую потребность человека в принадлежности к определенному сообществу.
При всей значимости культурных ценностей для регионального самоопределения, нельзя не отметить роль административного ресурса, позволяющего артикулировать свою отличительность принципиально новыми способами. Сюда можно отнести целенаправленное конструирование новых значимых идентичностей, типа «советскости», «республи-канскости» и т.п., превращающих культурные и символические различия в политические. На уровне идеологии суждения о региональной идентичности систематизируются, приобретают определенность, обрастают эмпирической базой. В современной действительности, по мнению Анри Лефевра, репрезентации пространства выступают чаще всего как репрезентации власти и идеологии, которые находят свое воплощение в обжитом пространстве .
Эмоциональный компонент региональной идентичности включает в себя стандартные стереотипы эмоционального реагирования жителей региона на конкретные ситуации, интенсивность реакций, преобладающие эмоции. Уровень эмоциональной реактивности отличается, например, у жителей южных и северных территорий (сензитивность и эмоциональность в противовес сдержанности и флегматичности). Различен и примыкающий сюда уровень волевого контроля, который регламентирует эмоциональную сферу: «разрешает» или, напротив, «запрещает» ее представителям определенный уровень эмоционального реагирования.
Эмоциональный компонент региональной идентичности в зарубежных исследованиях эксплицируется посредством концепции «чувство места» (Д. Мэсси) и феноменологии восприятия, описывающей отношения между миром человека и его телом (М. Мерло-Понти). Феноменологический подход выступает здесь теоретической основой для описания эмоциональной привязанности человека к определенному месту и оказывается связанным с концепцией «жизненного мира» (Гуссерль).
По словам Осборна, «чувство места» также укоренено в персональной идентичности, как и осознание своей принадлежности к нему . А. Лефевр выделяет особый срез пространства, lived space, которое «скорее чувствуют, чем мыслят». Данное пространство обозначается также как «spiritual space» или «genius loci», складывающееся в сфере индивидуального бессознательного . На этом уровне формируются пространственные привязанности, делающие нашу жизнь более устойчивой и ценностно значимой: родина, родительский дом, своя комната, любимый сквер и т.д. . Эмоциональная привя-
занность к определенным местам лежит, в частности, в основании создания особых «вер-накулярных районов» в региональном пространстве - освоенных мест и связанных с ними повседневных практик. В плане внешней репрезентации подобный уровень региональной идентичности воплощается и описывается скорее средствами искусства, чем науки.
Л. Манцо отмечает, что в исследованиях place attachment, эмоциональная привязанность к месту обычно характеризуется как вызывающая позитивные эмоции, поскольку она архетипически связана с метафорой «дома», заключающей в себе чувство радости, защищенности, безопасности, комфорта. Однако, по мнению автора, эмоциональные реакции на место проживания амбивалентны и включают в себя, в том числе, и негативные чувства, болезненные, травматичные воспоминания (феномен «топофобии»). Таким образом, будучи гибким адаптивным свойством, региональная идентичность в своем ситуативном дрейфе может принимать как позитивные, так и негативные оттенки. Кроме того, необходимо учитывать и возможную эмоциональную связь человека с географически отделенными друг от друга местами, не связанными с его постоянным местом проживанием .
Что влияет на наше чувство места и пространства? По Л. Манцо, переживание социального и культурного опыта места обусловлено не только персональными эмоциональными реакциями, оно является частью и подвержено влиянию социальных отношений (гендерных, этнических, расовых, классовых и др.), в которые включен человек. Под их воздействием формируются, в частности, «коллективные ожидания» (collective expectations), нарративы страха («алармистская идентичность»), ностальгии, эмоциональные поведенческие реакции на жителей региона и даже различное восприятие «дневного» и «ночного» образа жизни локуса [См.: 12].
«Место в значительной степени предписывает способы поведения, мышления, организацию жизни и отношения людей и в то же время определяет картину мира, являясь естественным источником метафор для социального конструирования реальности» . Регулятивный компонент региональной идентичности включает в себя способы поведения, конкретные практики ориентирования в региональном пространстве. Сюда можно отнести, к примеру, наличие повседневных практик восприятия опасности тех или иных территорий, избегание их посещения и выработки «безопасных» маршрутов передвижения, ритуалы посещения родственников, сакральных мест, посещение праздничных мероприятий и других, знаковых для региона, событий. Обращаясь к пространственному фактору, А. Лефевр отмечает, что пространства выполняют определенную функцию «программирования» социального поведения и повседневная жизнь буквально «колонизирована» пространственной организацией. «Артикулированная региональная идентичность» вы-
ступает основой для участия в коллективных действиях для защиты региональных интересов, принятия на себя ответственности за судьбу региона, вплоть до самопожертвования .
Таким образом, в составе региональной идентичности можно выделить когнитивный, ценностный, эмоциональный и регулятивный компоненты. Значение данных компонентов в функционировании региональной идентичности можно оценить двояко. Во-первых, объективно существующие различия по этим характеристикам (уровень эмоционального реагирования, иерархия ценностных предпочтений) служат основанием региональной идентичности в той мере, в какой они являются объектами отражения и рефлексии. Во-вторых, данные компоненты можно рассматривать как каналы определения и формирования региональной идентичности.
Предложенная модель структурирования региональной идентичности является одним из возможных способов выделения и описания ее структуры. Она может эмпирически обогащаться при конкретном изучении региональных идентичностей. Как показывают практические исследования, каждый из российских регионов представляет собой совершенно уникальный набор проявлений региональной идентичности в содержательном выражении и наборе дискурсивных практик.
Все сказанное приводит к заключению о том, что сегодня актуально не только создание привлекательного образа своей территории с помощью политических технологий, но и конкретно-научное изучение содержательных особенностей региональных культур и региональных идентичностей (которые находятся в процессе внутренней динамики), задача написания истории культуры России как истории «областных культур», изучение процессов формирования самоопределения, присущих внутреннему состоянию современных регионально-локальных социокультурных обществ.
Список источников и литературы
1. Бедаш Ю. А. Концепция социального пространства Анри Лефевра // Вестник ТПГУ. 2012. 11 (126). - С.212 - 224.
2. Гриценко А. А. Влияние политических и ландшафтных границ на региональную идентичность в российско-украинском порубежье. Автореферат дис. ... канд. геогр. наук. - М., 2010. - 25 с.
3. Дзякович Е. В. Локальные идентичности в контексте социокультурной динамики российских регионов. Автореферат дис. ... доктора культурологии. - М., 2001. - 45 с.
4. Докучаев Д. С. Региональная идентичность российского человека в современных условиях: социально-философский анализ. Автореферат дис. ... канд. филос. н. - Иваново, 2011. - С. 18.
5. Замятин Д. Н. Идентичность и территория // Идентичность как предмет политического анализа. Сборник статей по итогам Всероссийской научно-теоретической конференции (ИМЭМО РАН, 21-22 октября 2010). Отв. ред. И. С. Семененко. - М.: ИМЭМО РАН, 2011. - С. 186 - 203.
6. Замятин Д.Н. Культура и пространство: Моделирование географических образов. - М.: Знак, 2006. - 488 с.
7. Малькова В. К., Тишков В. А. Культура и пространство. Кн. 1.: Образы российских республик в интернете. - М.: ИАЭ РАН,2009. - 147 с.
8. Михайлов В. А. Тенденции эволюции русского этнического сознания (социально-психологический аспект). - Ульяновск: Ульян. гос. техн. ун-т, 2001. - 242 с.
9. Назукина М. В. Региональная идентичность в современной России: типологический анализ. Автореферат дис. ... канд. полит. наук. - Пермь, 2009. - 26 с.
10. Нарский И. Путешествие между университетскими мирами, или бремя свободы // Гражданин мира или пленник территории? К проблеме идентичности современного человека. Сб. материалов второй ежегодной конф. в рамках исслед. проекта «Локальные истории: научный, художественный и образовательный аспекты». - М.: Новое литературное обозрение, 2006. - С. 138 - 164.
11. Семененко И. С. Идентичность в предметном поле политической науки //Идентичность как предмет политического анализа. Сборник статей по итогам Всероссийской научно-теоретической конференции (ИМЭМО РАН, 21-22 октября 2010). Отв. ред. И. С. Семененко. - М.: ИМЭМО РАН, 2011. - С. 8 - 12.
12. Симонова В.В. Интерпретации пространства представителями малочисленных народов Севера в различных социокультурных средах. Автореферат дис. на соиск. уч. степ. ... канд. социол. наук. - М., 2008. - 36 с.
13. Хотинец Ю.В. Этническое самосознание. - СПб: Алетейя, 2000. - 240 с.
14. Черняева Т. Город: производство идентичностей // Гражданин мира или пленник территории? К проблеме идентичности современного человека. Сб. материалов второй ежегодной конф. в рамках исслед.проекта «Локальные истории: научный, художественный и образовательный аспекты». - М.: Новое литературное обозрение, 2006. - С. 116 - 137.
16. Manzo L. Beyond house and haven: toward a revisioning of emotional relationships with places // Journal of Environmental Psychology. 23. 2003. - P. 47 - 61.
Режим доступа:
http://larch.be.washington.edu/people/lynne/docs/Beyond_house_and_haven.pdf
17. Massey D. A global sense of place // Space, place and gender. - Cambridge, Polity press, 1994. - P. 146 - 156.
18. Osborne B. S. Landscapes, Memory, Monuments and Commemoration: Putting Identity in Its Place, DRAFT, 2001. Режим доступа: http://clio. 110mb.com/0sborne Landscape.pdf (дата обращения: 21 августа 2013 г.)
19. Paasi A., Zimmerbauer K. Theory and practice of the region: a contextual analysis of the transformation of Finnish regions // Treballs de la Societat Catalana de Geografia, 71-72, 2011. - P. 163 - 178.
20. Raagmaa G. Regional identity and Social Capital in Regional Economic Development and Planning // European Planning Studies. 2002. Vol.10. № 1.
21. Tuan Y.-F. Space and Place: Humanistic Perspective // Human Geography. An Essential Anthology / J. Agnew, D. N. Livingstone, A. Rogers (eds.) - Oxford: Blackwell, 1996.
Е. В. Еремина. Региональная идентичность в контексте социологического анализа
Е. В. ЕРЕМИНА
РЕГИОНАЛЬНАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ В КОНТЕКСТЕ СОЦИОЛОГИЧЕСКОГО АНАЛИЗА
ЕРЕМИНА Екатерина Витальевна, доцент кафедры государственного управления и социологии региона Пензенского государственного университета, кандидат социологических наук.
Ключевые слова: региональная идентичность, региональная идентификация, регион, социальное пространство, территориальные общности
Key words: regional identity, regional identification, region, social space, territorial community
Региональная идентичность - это объективное состояние, основывающееся на рефлексивном чувстве личной самотождественности и целостности, непрерывности во времени и пространстве. Региональную идентичность можно рассматривать как структурное образование со своим содержанием, мерой стойкости и противодействием влиянию извне. Данное состояние предполагает гармоничное сочетание индивидуальной самости и включенности индивида в региональный социум. Современные теоретики в качестве одной из главных проблем, возникших в конце XX в., называют поиск идентичности. Ее актуальность для ведущих стран мира обусловлена переструктурированием мировой системы, распадом СССР и усилением интеграционных процессов в Западной Европе 1 .
Происходящие в мире процессы принято описывать понятием «глобализация». Открытое информационное пространство, бурное развитие сетевых взаимосвязей и высокая мобильность людей радикально изменили на глазах у одного поколения привязанности включенного в эти процессы человека и его представления о своем месте в мире. Глобализация, вызвавшая усиление неопределенности социальных отношений, привела во всех развитых странах мира к кризису идентичности. «Национальная» (ориентированная на страну происхождения) составляющая в системе идентификационных ориентиров стала терять былое нормативное значение для позиционирования индивида как полноправного члена политического сообщества. В результате продолжали размываться и устойчивые опоры национального государства.
Поэтому тем более значимой для многих людей системой координат и важным психологическим компенсатором такого размывания ориентиров оказывается «идентичность места»: она может поддерживать необходимые для самоидентификации человека эмоциональные или иные символические опоры. Локальная идентичность (самоотождествление человека со своей малой родиной, с местом проживания) утверждается в открытом информационном пространстве в ходе сознательного, а порой и неосознанного противостояния обезличенным глобальным символам. Регионализация политического пространства (рост значения регионов в составе национального государства и макрорегионов) наднациональных объединений как субъектов политического процесса выдвигает региональную идентичность в качестве одной из важных точек отсчета в концептуализации социально-политической и социокультурной динамики современного мира 2 .
Кризис идентичности захватил и Россию, что было обусловлено, с одной стороны, кардинальным изменением принципов организации экономической и политической жизни, географических параметров государства в начале 90-х гг. ХХ в. и связанным с этим изменением статуса страны в системе международных отношений. С другой стороны, он был связан с изменением базовых социетальных ценностей культуры, определяющей цели социального функционирования и систему поведенческих норм. Кризис идентичности носит глобальный характер, хотя в каждой стране его проявления специфичны и имеют различные социальные последствия. Важными проявлениями идентификационного кризиса в России выступают мировоззренческий раскол общества в 1990-е гг., отразившийся в утверждении тезиса «Мы не знаем общества, в котором живем», поисках национальной идеи, адекватной новым социально-экономическим условиям; размытость социально-пространственной идентичности по оси «страна - макрорегион - регион - локальное поселение».
Региональная идентичность как объект социологического анализа отличается многовекторностью и смысловым разнообразием, что предполагает комплексное междисциплинарное исследование этого социального феномена. Во-первых, необходимо отметить влияние физического пространства (природного ландшафта, климата) на региональное сознание, общее миропонимание жителей и представление об общности на территории. Следующая важнейшая проекция рассмотрения региональной идентичности связана с символическим освоением и репрезентацией пространства, закреплением региона с помощью установления границ и формирования ментальной карты 3 , в результате чего происходит «символическая» связь жителей с пространством, формируется сообщество 4 .
Исследования отечественных социологов доказывают, что государственные, административные и этнические границы играют существенную роль в формировании и последующей динамике региональной идентичности 5 . Региональное самосознание и региональная идентичность населения - важные факторы выделения регионов (субъектов РФ) как единых территориальных, социально-экономических, социокультурных систем. Соответственно, различия в культурной, социально-экономической, политической жизни субъектов РФ для регионального развития определяют и особенности формирования региональной идентичности.
Региональная идентичность также определяется историей освоения культурного и социального регионального пространства, сопровождаемой анализом ценностно-окрашенных и эмоциональных представлений (например, «первичная родина» («отечество») 6 , «малая родина» 7 , территория проживания отдельного этноса или народа (часто коренного)), а также коллективной истории и особенностей региональной культуры 8 . На основе этого формируются представления об уникальности и самобытности региона.
Результаты ряда исследований показывают, что региональная идентичность - реальный, а не виртуальный феномен, который отражает преемственность самосознания местных общностей и не является следствием компенсаторной реакции, продуцируемой комплексом неполноценности «провинциала» перед «престижными» столицами (там, где комплекс неполноценности развит, самосознание является пониженным). Детерминанты идентичности носят региональный характер и никак не сводятся к характеристикам возраста или уровня образования, а традиция не является единственным источником формирования идентичности.
Культурные контрасты, в том числе между соседними регионами, весьма существенны. В то же время внутри регионов наблюдается относительная культурная однородность. Такая структурированность пространства осознается населением и представлена региональными символами, культивированием традиций существования территорий в истории.
В региональной идентичности сочетаются аспекты собственно пространства и внутренней энергетики, «силы» идентичности, где уместен термин «местный патриотизм». В этом случае региональная идентичность связана с общими ценностями (например, региональная гордость) с акцентом на динамике влияния культуры на формирование регионального самосознания и политические действия и установками по отношению к своему месту проживания 9: качество жизни, инфраструктура, образование, здравоохранение, работа, участие в общественно-политической и культурной деятельности и т. д.
Значимость социально-пространственной (территориальной) идентификации в региональном аспекте определяется и тем, что в силу несравненно расширившихся возможностей (в том числе за счет научно-технического прогресса и других факторов) среда жизнедеятельности социально-территориальных общностей становится не просто неким данным условием их коллективной жизни, требующим лишь более или менее адекватной адаптации, а предметом социального проектирования, использования всего совокупного потенциала территории для повышения уровня и качества жизни 10 . Следовательно, региональная идентичность связана и с различными региональными историями успеха (представлениями о будущем региона). Это могут быть истории об экономическом возрождении региона, о создании комфортных условий для жизни и работы в регионе. Формирование идентичности становится приоритетом региональной политики и социально-экономического развития, главными целями которых являются повышение капитализации региона и привлечение инвестиций в регион (реализация культурных, социальных, спортивных проектов).
Таким образом, мы можем видеть, что в зависимости от исследовательского интереса, знаний о тех или иных процессах, контекста исследований региональная идентичность может быть рассмотрена в очень широком диапазоне тем: от символического освоения пространства до региональной культуры, от ценностной основы закрепления социальной общности до использования региональной уникальности в прагматических политических целях элит.
Нам представляется необходимым четко разграничивать понятия внешней и внутренней идентификации: если речь идет о внешней идентификации региона, то ее можно обозначить как процесс распознавания и атрибутирования региональной идентичности извне (в более широком социальном пространстве), в то время как суть внутренней идентификации заключается в самостоятельном рефлексивном установлении и присвоении субъектом (жителями региона) собственных социальных свойств и особенностей региона (исторических, политических, экономических, культурных и т. д.). Окружающий (объективный) мир определяет внутренний мир субъекта. Основоположник теории социальной идентификации А. Тэшнел писал о том, что социальные миры влияют на индивидуальный способ видения мира субъектом 11 . Самоидентификация, выражающаяся прежде всего в отождествлении себя с общностью, представляет собой субъективную равнодействующую, основанную на объективно существующих идентификациях с признаками данной общности. Это относится к любой из составляющих социальной идентичности, особенно к региональной.
В стабильном обществе с устойчивой национальной (общегражданской) идентичностью региональная идентичность не выходит на первый план в иерархии территориальных идентичностей. В обычных условиях она проявляется в формировании определенной системы ценностей и норм поведения жителей региона вне связи с этнической принадлежностью. В условиях ослабления или кризиса национальной (общегражданской) идентичности регионально-этническая идентичность может составить ей конкуренцию и, получив политический оттенок, поставить под угрозу единство страны.
С точки зрения социологического подхода, на наш взгляд, наиболее адекватным является определение региональной идентичности как результата когнитивного, ценностного, эмоционального процессов осознания принадлежности индивида к своему региональному сообществу, проявляющихся в созидательной деятельности на благо своего региона, укреплении его места и роли в системе территориальных общностей, формировании имиджа региона.
Региональная идентичность устанавливается как результат двух процессов: объединения и различения. Чтобы идентифицировать региональную общность, необходимо ее для себя «определить» (хотя бы на эмоциональном уровне) и одновременно отделить от остальных общностей. Поэтому истинное значение региональной идентичности связано со всеми сходствами и различиями, объединениями и противопоставлениями общественной жизни. При этом подчеркнем, что следует проводить разграничение механизмов позитивной региональной идентификации (личностного самоотождествления, имеющего положительный оценочный фон) и негативной региональной идентификации (неприятия, отрицательного отношения к своей региональной принадлежности). Результатом негативной самоидентификации, как правило, является негативная идентичность, которая предполагает отрицательную оценку субъектом своей социально-территориальной позиции.
Позитивный / негативный вектор когнитивного, ценностного, эмоционального компонентов в структуре региональной идентичности естественным образом проявляется в ее де-ятельностной составляющей, т. е. в определенных моделях поведения членов регионального сообщества по отношению к своему региону, например, активно работать на благо региона на основе долгосрочных планов пребывания в нем; замкнуться на решении личных проблем и задач выживания; стремиться сменить регион на тот, который сделает индивида более счастливым и даст ему не только более высокий уровень жизни, но и чувство защищенности и надежности, возможность самореализации. Исходя из этого, на наш взгляд, можно утверждать, что первая из моделей, несомненно, будет приводить к росту человеческого капитала территории и эффективности отдачи от него, повышая конкурентоспособность и устойчивость развития региона. Вторая модель приведет, скорее всего, к стагнации региона, а третья - к его деградации. В реальности таких моделей поведения может быть и больше.
Таким образом, активное продвижение ценностей региональной надэтнической позитивной идентичности, как мы считаем, обеспечивает консолидацию населения территорий и федерации в целом и тем самым способствует повышению уровня региональной и общенациональной конкурентоспособности. Несмотря на очевидную практическую актуальность проблематики конструирования и поддержания региональной идентичности, специфика региональной идентификации до настоящего времени не получила должного теоретического анализа. Внеэтническое, собственно общегражданское, но в его субкультурном, локальном контексте содержание региональной идентификации часто остается за рамками внимания отечественных ученых. Однако без всестороннего анализа процессов региональной идентификации нельзя надеяться на решение важнейших задач современного этапа социально-экономического развития страны.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 См.: Тренин Д. Интеграция и идентичность: Россия как «новый Запад». М., 2006. С. 15-55.
2 См.: Семененко И.С. Идентичность в предметном поле политической науки // Идентичность как предмет политического анализа: сб. ст. по итогам Всерос. науч.-теорет. конф. М.: ИМЭМО РАН, 2011. C. 11.
3 См.: Ноженко Н.М., Яргомская Н.Б. В поисках нового регионального сообщества: возможная перспектива рассмотрения федеральных округов // Политическая наука: идентичность как фактор политики и предмет политической науки. М.: ИНИОН РАН, 2005. С. 123.
4 См.: Назукина М.В. Граница в дискурсе идентичности региональных сообществ России // Вестн. Перм. ун-та. Сер.: Политология. 2007. № 1. С. 11-17.
5 См.: Кувенева Т.Н., Манатов А.Г. Формирование пространственных идентичностей в порубежном регионе // Социол. исслед. 2003. № 7. С. 84.
6 См.: Тишков В.А. Реквием по этносу: исследования по социально-культурной антропологии. М.: Наука, 2003. С. 444.
7 См.: Крылов М.П. Региональная идентичность в историческом ядре Европейской России // Социол. исслед. 2005. № 3. С. 13.
8 См.: Суханов В.М. О некоторых вопросах истории становления региональной идентичности в России // Вестн. Башкир. гос. ун-та. 2008. № 4. С. 1071-1079.
9 См.: Губогло М.Н. Идентификация идентичности: этносоциологические очерки. М.: Наука, 2003. С. 399.
10 См.: Маркин В.В. Региональная идентификация и социальное моделирование российских регионов: проблема социологической интерпретации // Региональная социология в России: сб. материалов социол. исслед. / отв. ред. В.В. Маркин; Ин-т социологии РАН. М.: Экслибрис-Пресс, 2007. С. 8.
11 См.: Иванова Н.Л., Румянцева Т.В. Социальная идентичность: теория и практика. М.: Изд-во СГУ, 2009. С. 32.
Поступила 05.04.11.
Похожая информация.
Эти события влекут за собою кардинальные перемены в объекте и предмете «нефизической» географии, в ее методологии. Возникает нужда в отладке связей с другими социальными науками, поскольку в традиционной экономической географии общество как таковое не являлось главным объектом, и наука наша не смогла накопить собственный багаж, достаточный для решения исследовательских задач новой, общественной географии. Ситуация эта напоминает ту, которая сложилась в экономической географии в пору ее расцвета, и примером этому может служить научная деятельность Н.Н. Колосовского. Этот ярчайший представитель советской экономической географии, как известно, тщательно изучал технико-экономические проблемы современного ему производства, чтобы конструировать свою знаменитую теорию территориально-производственных комплексов. Точно так же сегодня встает задача освоения багажа, накопленного другими социальными науками при исследовании общества.
Одним из наиболее важных направлений такого освоения представляется проблема региональной идентичности. Идентичность как таковая давно уже стала центральной темой многих социальных наук, и прежде всего социологии. Здесь позиции традиционной географии особенно слабы. И дело не только в слабой изученности этого вопроса географами. Дело прежде всего в том, что некоторые традиции самой экономической географии оказываются серьезным препятствием для наших исследований в этой области. Эти традиции выработаны той технико-экономической направленностью, которая пронизывала исследования хозяйства как косной материи, подверженной строгим закономерностям и лишенной самосознания. Переход к обществу как совокупности «человеков» с их свободой воли, с весьма нестрогими закономерностями развития оказался для многих экономико-географов весьма болезненным, а в ряде случаев просто невозможным.
Поэтому многие базовые идеи социальных наук, давно ставшие общепринятыми, в экономической географии не пользуются, так сказать, легитимностью. Часто они все еще встречают здесь либо глухое сопротивление, либо полное неприятие. Если же речь заходит о том, что подобные идеи должны стать фундаментальными для новой «нефизической» географии, то число ее противников сразу возрастает на порядок.
Все это особенно ярко проявляется при обсуждении проблемы идентичности. В социологии это понятие строится на представлении о том, что именно восприятие человеком окружающей действительности становится базой для его самосознания - представление о ней, а не она сама. Сколь сильно ни отличались бы эти два феномена друг от друга, именно представление (перцепция) оказывается главным для понимания того, чем руководствуется человек в своей социальной и личной практической деятельности. Возникает некая «вторая реальность» - социальная, в которой, например, длинная, но безопасная дорога делается короче короткой, но опасной. Это вопиющим образом не совпадает с т.н. реальной геометрией пространства, но социальные взаимодействия подчиняются не ней, а геометрии пространства социального.
Для традиционной экономической географии подобные воззрения на свой объект крамольны. Если они и становятся базой исследования, то только на периферии науки под названием «география восприятия», которая, как кажется многим нашим географам, изучает некую общественную патологию. После перехода к общественной географии с такими воззрениями приходится не только смириться - их приходится брать за основу изучения территориальной структуры общества.
В заимствовании именно таких идей и нуждается современная «нефизическая» география. Они уже сформированы в социальных науках и давно приняли там почти классическую форму. Без этого невозможно трактовать региональную идентичность, которая составляет одну из основ общественной географии.
Стоит оговориться, что в самой «нефизической» географии все же накоплен некоторый багаж знаний по этой проблеме. Особенно тщательно занимались этим географы развитых стран Запада в рамках перцепции пространства или поведенческой географии (достаточно назвать имена таких классиков, как висконсинские ученые Роберт Сэк и И Фу Туан). Проблема лишь в том, что изучение этой проблематики находилось, как уже было упомянуто, на периферии нашей российской экономической географии.
Следовательно, возникает двойная задача заимствования - у социологии и у западной географии. То и другое наверняка встретит неудовольствие многих наших географов, а то и активное сопротивление (особенно сегодня, когда волны распространяющейся в обществе ксенофобии начинают чувствоваться и в социальных науках). Однако эти препятствия предстоит преодолевать со всей решительностью. Иначе наша страна окажется беспомощной перед теми вызовами, которые неизбежно возникают при выборе обществом пути свободного саморазвития.
Одна из главных причин, препятствующих современной экономической географии воспринимать идеи вроде «второй реальности» или региональной идентичности, - широко распространенное убеждение в том, что все эти рассуждения не имеют практической ценности и могут быть терпимы только ради академического пуризма (без них, мол, исследовательский спектр науки неполон). Это не так, и опыт западных стран доказывает ошибочность таких мнений вполне очевидно. Здесь можно выделить по меньшей мере три области, в рамках которых региональная идентичность имеет огромную практическую ценность.
Во-первых, это область политики. В западных странах давно подмечено, что идентичность как таковая обладает мощным потенциалом для сплачивания людей в устойчивые группы, объединенные общими системами ценностей, сходной реакцией на социальные процессы и единой волей к социальному действию. Она не раз становилась основой для мобилизации общественных сил, притом в целях как созидательных, так и разрушительных; она не раз и с успехом использовалась и прогрессивными общественными лидерами, и простыми демагогами. Многочисленные исследования в области идентичности ведутся на Западе во многом именно ради овладения методами воздействия на социальные группы. Для такого воздействия надо знать, ради чего идет сплочение в подобные группы (ради страховки от социальных невзгод, ради защиты индивидуума группой, ради чувства солидарности, ради разделения ответственности за социально значимые действия, ради прогнозирования социальных контактов по шаблону, для отличения своих от чужих; ради самопознания, наконец, то есть выявления собственных качеств по контрасту с качествами соседей и т.д.).
Западные политики (особенно американские) хорошо понимают практическую ценность и региональной идентичности. Они постоянно взывают к ней ради вербовки избирателей или сторонников своих политических акций, а для этого, разумеется, нужно обладать тонким знанием особенностей такой идентичности.
Показательным примером может служить избирательная кампания Р. Рейгана в 1980 году, за которой автору этих строк довелось внимательно следить ради чисто научных целей. В избирательном штабе Рейгана была целая команда специалистов по политической географии страны - тонких знатоков региональной идентичности разных частей США, и команда эта постоянно вносила существенные коррективы в тон и аргументацию речей Рейгана в зависимости от того, в какой части страны он выступал. Скажем, если Рейган собирался отстаивать необходимость больших военных расходов, то в Миннесоте ему строили речь с учетом того, что здесь избиратели ценят свой тщательно отлаженный общественный уклад, активно участвуют в социальной жизни и вообще выделяются на американском фоне крепостью своих общественных идеалов. Исходя из этого, речь Рейгана изобиловала словами о «безбожных большевиках», угрожающих Америке, которая-де вынуждена экономить на многом, чтобы противостоять «империи зла». Если Рейган переезжал в города Приозерья вроде Кливленда, то тон речи приспосабливался к царящему здесь практицизму: военные расходы - это новые рабочие места, это стимул для местной экономики и т.д. Речи на Юге не стоило украшать аргументами насчет советской угрозы, потому что местные жители, как правило, слишком смутно представляли себе, где этот СССР расположен, и были слишком сильно погружены в чисто местные заботы. Поэтому здесь Рейган в основном сетовал на то, что лихоимцы-демократы совсем запустили коммунальное хозяйство и что он, мол, немедленно все это исправит после прихода к власти, - и лишь «под сурдинку» говорил что-то о военных расходах. На Диком Западе же его речь оснащали грубыми словечками, простонародными выражениями, потому что считалось, что нравы тут все еще весьма «крутые», а социум неустоявшийся («эти козлы-большевики», «я им рога-то пообломаю» и т.п.).
Если бы Рейган по неосторожности или забывчивости перепутал тексты, то кливлендский текст поверг бы миннесотцев в смятение: боже, какой циник, такого нельзя допускать к руководству страной. Разочарованы были бы и жители Кливленда, услышав речь, заготовленную для Миннесоты: такого деятеля можно выбрать в пасторы, но никак не в президенты. Речь, написанная для Дикого Запада, на Юге прозвучала бы как матерщина, потому что южане, как правило, обладают развитым чувством личной чести, у них в цене хорошие манеры...
Кое-кто может возразить, что все это - тема для политической географии. Это не совсем так (вернее, совсем не так). Как наша, так и западная политическая география занята в основном анализом статистики выборов, проблемами геополитики и тому подобными важными вопросами, но региональная идентичность остается вне ее внимания. Региональная идентичность - совсем иной объект изучения, для которого нужны иные навыки и представления, нежели те, на которых базируется политическая география.
Во-вторых, на западе региональная идентичность пристально изучается для организации торговли, притом как оптовой, так и розничной.
Здесь имеются в виду прежде всего исследования территориальных различий во вкусах и склонностях потребителей. Исследования в этой области ведут десятки солидных компаний, которые, используя опросы населения (собственные или заказные), накапливают громадные банки данных, анализируют их и кладут на карты. Эти плоды географической по сути работы представляют собой большую коммерческую ценность, они используются для консультирования торговых сетей и потому редко попадают в открытую печать, но когда это случается, то становится очевидным, что по сути своей это настоящие географические исследования, притом весьма высокого уровня. Здесь есть и работы общего характера (например, о том, что предпочитают кушать американцы в разных концах страны ), и сочинения более конкретные, с описанием распространенности тех или иных типов потребительских товаров по территории страны.
Лучшим (и «самым географическим») образцом такого рода сочинений могут служить книги Майкла Уайса, который попытался обобщить эти вариации товарных предпочтений и выявить на этом основании некие региональные типы американской семьи. Первую книгу об этом он опубликовал еще в 1988 г. , используя данные консультативной фирмы «Кларитас». Затем на той же информационной базе Уайс создал еще более усовершенствованные типологии - в 1994 и 2000 г. . Здесь речь шла уже о весьма широком спектре бытовых черт американцев, вплоть до политических пристрастий. В результате Уайс вышел на 62 «общинных кластера», объединенные в 15 групп. Это типы американского общежития, типы стиля жизни. Каждый из них был тщательно описан и, что особенно важно для географа, размещен по стране с использованием сетки узловых районов Бюро экономического анализа США. Тем самым для Уайса оказалось весьма важным, чтобы эти «кластеры» были увязаны с реальной территориальной структурой американского общества, с теми его ячейками, которые порождает в стране чувство региональной идентичности.
В развитых странах подобное консультирование вызвало к жизни немало других компаний, которые самостоятельно разрабатывают сетки торговых районов. Подробный анализ таких сеток содержится в курсовой работе С. Фрейдлина. В ней, в частности, убедительно показано, какое большое практическое, чисто «денежное», значение имеет разработка подобных сеток, основанных на оконтуривании ареалов со специфической региональной идентичностью.
Само по себе понятие социальной идентичности давно уже стало одной из главных тем социологии, и по ней созданы целые библиотеки литературы. Речь обычно идет о социальном чувстве индивидуума, которое заставляет его ассоциировать себя с некоей социальной группой на том основании, что у них есть общие интересы и признаки (или индивидууму кажется, что так и есть на самом деле). Это может быть расовая или этническая группа, профессиональная или имущественная, классовая или «образовательная». Все вместе они образуют сложный и порою противоречивый комплекс, который во многом предопределяет или объясняет поведение конкретного человека в социуме.
В этом же ряду находится и региональная (территориальная) идентичность - солидарность с земляками по причине совместного проживания на одной территории в данный момент или в прошлом. Такая идентичность выражается обычно в причислении себя к жителям определенной местности, района, города, его части и т.п. территориальной единицы.
При том огромном внимании, которое уделяет социология проблемам идентичности, можно было ожидать, что региональная идентичность давно и подробно исследована в рамках социологии, так что географу остается лишь заимствовать у нее результаты. На самом деле социологи почему-то совсем не изучали региональную идентичность, и географу это может показаться странным, - особенно когда видишь, что социология не просто забыла про региональную идентичность, но даже сознательно игнорирует ее, делая из этого своего рода лозунг. Рассуждая в рамках этой темы, наши ученые обычно приводят фразу
Бергера и Лукмана, которая стараниями Н. Межевича и А.Филиппова стала почти крылатой: «Мир повседневной жизни имеет пространственную и временную структуры. Пространственная структура здесь нас мало интересует. Достаточно сказать лишь то, что она имеет социальное измерение благодаря тому факту, что зона моих манипуляций пересекается с зоной манипуляций других людей. Гораздо важнее для нашей цели временная структура» . Правда, к этой проблеме вплотную прилежит тематика «социологии пространства» или «социального пространства», которую трактовали такие видные социологи, как Георг Зиммель (он и придумал эти термины), Т. Парсонс, Э. Дюркгейм; у нас в России этим занимается сейчас, и весьма плодотворно, А. Филиппов, который даже решился на создание «элементарной теории социального пространства».
Однако сделано в этой области все еще очень мало. Хуже того, позволим мы себе заявить: то, что сделано на сей счет в социологии - как классической, так и современной, - не имеет почти никакого отношения к географии. Дело в том, что и классики вроде Зиммеля или Парсонса, и Филиппов жестко отказывают пространству в таких свойствах, которые могли бы повлиять на социальные взаимодействия. Оно для них не просто нейтрально - оно лишено каких-либо свойств.
Вот как пишет об этом А. Филиппов - прямо и недвусмысленно: «"пространство" представляет собой социальную и научную метафору, впрочем, порой весьма наглядную - скажем, в случае с престижными и непрестижными районами в городе, размещением кабинетов начальников и подчиненных в организации и т. п. Во всех таких случаях различие социальных позиций выражается в различии локализаций, т. е. может действительно созерцаться как пространственная форма, однако это вовсе не обязательно. Такое "социальное пространство" - удобное, но все-таки лишь иносказательное выражение, подобно "социальной дистанции" или "социальной лестнице" .
Итак, социальное пространство для нашего социолога - только метафора, так что изучать его свойства пристало скорее языковеду, для всех остальных это было бы наивным ребячеством. В этом Филиппов опирается на Парсонса (вот его слова из той же работы: «Весьма сильно продвинуться вперед в одном из важнейших аспектов нам поможет концепция Т. Парсонса. У Парсонса прежде всего мы находим внятное отрицание значения пространства для анализа социального действия»).
У Дюркгейма его привлекает та же, собственно, мысль: «Пространство
само по себе, - говорит Дюркгейм, - не имеет никаких характеристик.
Точно так же, как мы отличаем один момент времени от другого, приписывая
ему определенное значение (скажем, "прежде/после"), мы приписываем
различные определения и пространству ("север/юг", "запад/восток",
"левое/правое")». Воззрениям Георга Зиммеля на сей предмет Филиппов
посвятил специальную работу - и опять выпятил в ней именно эту идею:
«Не географический охват в столько-то квадратных миль образует великое
царство
Стоит заметить, что Зиммель говорит о пространстве вообще, а не только о социальной его ипостаси, как это делает Филиппов. Термин «социальное пространство», являясь метафорой, вроде бы оставляет место для понятия «пространство социума», в рамках которого было бы позволительно обсуждать свойства пространства. Однако Филиппов полностью солидаризуется с позицией Зиммеля, не делая никаких оговорок насчет возможного «пространства социума», и это заставляет думать, что подобное различение отсутствует у социологов.
Географу трудно понять такое пренебрежительное отношение к пространству, к его роли в социальных процессах. Разумеется, пространство «участвует» в этих процессах не как актор, наравне с человеком; конечно же, решающую роль здесь играют не его «геометрические» свойства, а их восприятие акторами - людьми. И здесь нам кажется весьма убедительным тезис А. Филиппова о том, что пространство может выступать тут в трех, так сказать, ипостасях - с точки зрения наблюдателя (исследователя), с точек зрения участников социального процесса и как «тема» взаимодействия .
Однако встает вопрос: даже если признать, что роль пространства в социальных взаимодействиях сильно опосредована его восприятием акторами (а это знает каждый грамотный географ под именем «перцепции пространства»), может ли это служить основанием для того, чтобы эту роль вовсе исключать? Географу это кажется нелепым. Ведь по Филиппову получается, что социальные взаимодействия не зависят от того, на каком расстоянии друг от друга находятся акторы. По Парсонсу, безразлично, что за пространство лежит на этом расстоянии, - океан или суша, враждебное или дружественное государство, оснащено оно средствами связи или нет. По Дюркгейму, неважно, соседствуют ли акторы друг с другом или разделены другими акторами. По Зиммелю, чувство идентичности, этот душевный порыв, одолевает людей вне зависимости от того, живут ли они территориально сплоченной группой или растворены в других группах.
Что ж, это вполне допустимо как эвристический прием - как нарочитое отвлечение от некоторых обстоятельств для того, чтобы изучать одну сторону предмета (как в модели Тюнена отвлекаются от всего, кроме расстояния). Но в том-то и дело, что социологи твердо уверены, будто бы пространство можно выводить за скобки, потому что оно и в самом деле не обладает свойствами и нейтрально по отношению к социальным процессам. Для них оно такая же метафора, как для лингвистов «пространство языка» или для статистиков «пространство таблицы».
Подобная позиция социолога покажется любому географу патологической чертой, некоей аберрацией. Ее причины достойны специального изучения науковедами и историками науки. Позволим себе высказать лишь одно предположение. По-видимому, для многих социологов региональная идентичность сильно заслонена идентичностью этнической, которая кажется им гораздо более мощной; региональная идентичность выглядит нередко как некое производное от этнической, возникающее только там, где этнические идентичности пересекаются на территории и порождают конфликт территориального характера.
Это, разумеется, неверно, притом в корне. У этих идентичностей - региональной и этнической - совершенно разные основания, разные механизмы развития, их совпадение друг с другом - частный случай. Стоит подчеркнуть, что особая роль этнической идентичности - явление довольно новое, еще век-полтора назад территориальная идентичность выглядела несопоставимо более яркой, чем этническая, языковая или культурная. «Во времена Французской революции, - пишет Эрик Хобсбаум, - только половина обитателей Франции могло говорить на французском языке и только 12-13% делали это «правильно»; самым разительным примером может служить Италия, где на момент обретения ею государственности только два или три итальянца из сотни действительно использовали итальянский язык дома» . Из этих примеров ясно, что французов и итальянцев сплотило в единое государство территориальная общность, а не языковая или этническая. В этом смысле почти все нынешние государства - образования территориальные, а не этнические или культурные. По Хобсбауму, из 200 государств дай бог дюжина соответствует принципу «этнической чистоты». По поводу этого принципа Хобсбаум замечает: «Он наверняка поразил бы основателей понятия "государство-нация". Для них единство нации было политическим, а не социо-антропологическим. Оно покоилось на решении суверенных людей жить под одними общими законами и под общей конституцией, вне зависимости от культуры, языка или этнического состава» (но при неизменном условии территориального единства, добавим мы).
Вот некоторые аргументы из области статистики. В мире существуют государства, у которых отсутствие национального или этнического основания закреплено, так сказать, официально, потому что у них есть по нескольку государственных языков. У Швейцарии, Руанды и Боливии их по три, у Сингапура - четыре, у крошечного микронезийского Палау шесть, у ЮАР - 11, а в Индии даже 16 (ассамский, бенгали, гуджарати, хинди, каннаба, кашмирский, малаям, маратхи, орисский, педжабский, санскрит, синдхи, тамильский, телугу, урду, да еще «ассоциированный язык» - английский). Что же касается не только официальных, но вообще «живых» языков, то в Индии их 387, в Нигерии - 505, в Индонезии - 726, а в Папуа-Новой Гвинее 823; десятку самых «многоязычных» стран замыкает Бразилия, в которой 192 живых языка .
Литература о несовпадении этнического и государственного давно уже насчитывает сотни сочинений, и этот тезис можно считать если не общепринятым, то по крайней мере вполне жизнеспособным, уже лишенным какой-либо новизны (в этом отношении удачным представляется язвительность термина, придуманного А.Кустаревым: «национал-государство» .
Географ вряд ли согласится с другой, тоже весьма жесткой традицией социологов, которые исследуют идентичности, - взглядом на это явление как на некую социальную конструкцию, которая возникает и существует в результате целенаправленных усилий политиков или творческой интеллигенции. В этом свете попытки объяснять ее некими свойствами самой территориальной общности людей объявляются премордиализмом (а в современной социологии это страшное обвинение); ученому предстоит исследовать действия элит, а не жизнь самих социальных масс в их историческом взаимодействии друг с другом и со своей географической средой. Правда, Н.Межевич не раз отмечал, что у российских этнологов позиция гораздо мягче, они готовы признать, что идентичность разного рода может появиться у этноса или социальной группы и без участия элиты, а просто под воздействием обстоятельств, будь то наводнение или напор соседней группы. Географ же, в традиционном своем обличье, выглядит настоящим премордиалистом: он как раз нацелен на поиск неких исконных черт территориальной общности, сложившихся под воздействием долгого совместного проживания людей на определенной территории .
Так или иначе, но не остается оснований надеяться на то, что проблема региональной идентичности может быть решена в рамках современной нам социологии, потому что она сознательно и даже боевито устраняется от изучения пространства и его роли в социальных взаимодействиях. Правда, А. Филиппов неоднократно ссылался на то, что сей вопрос изучается социальной географией и даже питал на этот счет некоторые надежды (весьма наивные, на мой взгляд): «...социология пространства на самом деле развивается, но не столько социологами, сколько географами. Здесь, в общем, все логично: если географию понимать как "науку о пространстве", а социальную географию - как науку о человеческом поведении в пространстве, о размещении в пространстве социальных институтов, о планировании пространства, о перемещениях людей, в конце концов, об их представлениях о пространстве, то область социологии пространства будет, кажется, почти исчерпана». Увы, в том же тексте он говорит: «Заметим попутно, что авторов, жалующихся на невнимание социологов к пространству, обилие работ по социальному пространству что-то, видимо, не воодушевляет, равно как и невероятное изобилие сочинений по социальной географии».
С этим приходится согласиться. В социальной географии почти нет специалистов, которые профессионально занимались бы региональной идентичностью или социальным пространством. Среди немногих исключений (зато, правда, сильных) - Михаил Крылов, проводивший на сей счет даже полевые работы, Николай Межевич, который уже опубликовал по этой теме несколько крупных работ , Андрей Манаков, посвятивший этой теме свои диссертации; косвенно, в виде побочной деятельности, исследовали региональную идентичность в России некоторые наши крупные географы (например, В.А. Колосов) .
Региональная идентичность во многом схожа с другими видами идентичностей. Она тоже опирается во многом на социальные мифы об особых качествах местообитания; ее выраженность во многом зависит от наличия и поддержания коллективной памяти, сложившихся ценностей и норм; она выражается в конструировании ее обладателями неких самообразов, в создании специфических черт быта (особенностей одежды, словаря, диеты и т.п.). Сам факт совместного проживания неминуемо порождает у земляков сходные социальные черты. Характеризуя современную обстановку в США, Д. Виклием и Р. Биггерт пишут: «Одно из самых сильных влияний на характер социальных взаимодействий оказывает район. Несмотря на то, что развитие техники сильно облегчило путешествия и сообщения через границы районов, люди по-прежнему предпочитают выбирать себе друзей и знакомых в пределах прилегающего района. Более того, несмотря на большую географическую мобильность в США, семьи сохраняют свое местоположение в одной части страны в течение многих поколений. Неудивительно поэтому, что яркие региональные традиции, которые складывались много лет подряд, остаются вполне различимыми и сегодня» .
Региональная идентичность находится в сложных отношениях с идентичностями другого рода. Есть веские основания полагать, что это отношения конкуренции, а зачастую и антагонизма. Чем сильнее идентичность этническая, тем слабее региональная или классовая. Д. Виклием и Р. Биггерт наглядно показали это расчетами по США, по которым видно, как мощная расовая идентичность жителей Юга препятствует их региональной солидарности - и это несмотря на то, что в случае с американским Югом мы имеем дело с одним из самых ярких проявлений идентичности региональной. Эти авторы параметрически доказали, что у католиков и чернокожих региональная идентичность заметно ослаблена, так как заслонена идентичностью расовой и конфессиональной. Подобные аспекты надо тщательно учитывать при оценке возможных общественных последствий развития региональной идентичности.
Региональную идентичность можно сменить. Это роднит ее с профессиональной идентичностью или имущественной, но резко отличает от этнической и расовой. «Нельзя стать чернокожим или китайцем, - писал Мартин Липсет, - но можно стать южанином». Стоит, однако, помнить, что дело нельзя решить одним переездом - по крайней мере немедленно. Утрата одной региональной идентичности и обретение новой занимает порою срок, сопоставимый с жизнью поколения, и сельские жители порою с громадным трудом привыкают к городскому образу жизни, даже при всем своем желании обрести менталитет горожанина. Более того, не раз было отмечено, что именно в диаспоре, на новом месте жительства сильнее всего проявляет себя изначальная, прирожденная региональная идентичность. Именно в контактах с «чужаками» ее обладатель с особой остротой чувствует ее присутствие в своей ментальности, именно среди новых территориальных соседей она приобретает особую ценность как средство отыскания союзников, именно здесь она напоминает о себе особенно часто - в отличие от проживания в знакомой с детства монолитной среде, где региональная идентичность может не подвергаться испытаниям долгие годы и потому как бы дремать (находиться в дормантном состоянии), порождая иллюзию своего исчезновения. Эти столкновения новой и старой региональной идентичности, колебания в ее актуальности для обладателя составляют особый и важный сюжет социальной деятельности индивида.
Региональная идентичность далеко не всегда означает солидарность ее обладателей друг с другом. Подобно тому, как обладатели одинаковой профессиональной идентичности могут воспринимать друг друга как соперников за место работы, а не только как союзников в борьбе за авторитет и ценность своей профессии, «земляки» тоже могут испытывать друг к другу широкую гамму чувств, а не только желание солидаризоваться в своем социальном поведении. Белый расист из Алабамы вряд ли испытает желание помочь чернокожему, скажем, в Нью-Йорке только потому, что тот тоже родом из Алабамы, и такой чернокожий скорее обратится за помощью к местному белому, потому что склонен подозревать расиста в каждом белом из родного штата. Иными словами, «земляки» переносят на новую почву не только привязанности, но и фобии, предрассудки, антагонизмы, которыми отличалась их социальная жизнь на малой родине, и признание земляка в собеседнике далеко не всегда порождает взаимную склонность к солидарному взаимодействию.
Региональная идентичность, однако, обладает одним очень важным и глубоко положительным свойством, которое не раз отмечали американские исследователи этой проблемы, - способностью объединять людей разных рас, профессий, состояний, уровней образования, ломать или снижать барьеры между этими группами. Примеры вроде расиста и чернокожего отнюдь не господствуют в социальных контактах по поводу региональной идентичности. Их распространенность необходимо, разумеется, учитывать, однако региональная солидарность проявляется гораздо чаще, именно она является закономерностью, и на нее вполне можно рассчитывать. У американских исследователей даже сложилось представление о региональной идентичности как об одном из действенных лекарств против различных фобий и прежде всего против расизма, классовой ненависти и разных видов межгруппового отчуждения. Это лекарственное действие порождено сугубо позитивной закваской региональной идентичности: она основана на особо теплом чувстве к месту обитания, на памяти о его красотах, удобствах и достоинствах (пусть даже порою вымышленных). Именно такой позитивный настрой позволяет растворять межгрупповые барьеры, порожденные недоверием, отчужденностью или враждебностью. В этом качестве региональную идентичность стоит культивировать на государственном и общекультурном уровне - разумеется, в тех ее формах, которые не порождены сплочением ради противостояния конкретным другим «землячествам».
Региональная идентичность далеко не всегда составляет предмет гордости обладателя. Точнее говоря, обладатель может гордиться ею, но лишь втайне, не на людях. Сплошь и рядом ее скрывают (типичный случай - стыдиться своего деревенского происхождения, живя в столице), чураются своих земляков (автору не раз приходилось встречать такое в США среди эмигрировавших из России). Вообще принадлежность к некоей «неполноценной» или третируемой региональной группе может вызывать сильные фрустрации социального (а не только личного) уровня. Такая идентичность лишь в слабом случае ведет к желанию скрыть ее, а в сильном - мобилизует на агрессивные действия в знак протеста. Благо еще, если протест направлен на отвоевание группой равноправного положения, но он может оказаться канализованным (в том числе нарочито) в сторону силового давления на лиц с иной региональной идентичностью, иногда вполне определенной. Так, причисление себя к подавленной региональной группе (может быть, подавленной не на деле, а лишь в представлении обладателя) побуждает к социальной мобилизации и нередко становится лакомой добычей различных политиков, а то и просто демагогов.
Региональная идентичность часто оказывается «многоэтажной», иерархизованной. Житель западной части штата Массачусетс, широко известной своими всеамериканскими культурными мероприятиями во время знаменитого «индейского лета», может гордиться тем, что он с Беркширских холмов, где принято говорить: «Массачусетс? Это там, за холмами». Тем не менее с родным штатом его связывает очень многое, и он охотно причислит себя к его жителям в разговоре, скажем, с выходцем из Калифорнии - тем более что мало надежд на то, что тот слышал о Беркширских холмах. У него наверняка заметной окажется и привязанность к Новой Англии вообще - слишком сильно отличается этот район от других частей США, слишком высока его репутация в стране. Есть у него основания и подчеркивать принадлежность своего места обитания к Северу - по крайней мере, для того, чтобы на него не распространялись подозрения в скрытом расизме, которые нередко адресуют американцам-южанам. Наконец, все это отнюдь не мешает ему остро чувствовать свою принадлежность к великой стране под названием США. Разумеется, такая сложная региональная идентичность присуща жителям далеко не всех частей США и далеко не всех стран мира, однако ее «многоэтажность» несомненна.
Поэтому не следует противопоставлять идентичность региональную и национальную: в общем случае они не только сосуществуют вполне мирно, но и дополняют друг друга; есть основания утверждать. что чувство Родины может быть полноценным лишь при наличии чувства «малой родины». Редкие примеры противостояния этих идентичностей нужно рассматривать либо как социальную патологию, либо как результат того, что региональная идентичность перерастает в национальную из-за уже состоявшегося в социуме отчуждения одной части страны от ее целого . Поэтому не следует видеть в региональной идентичности неизменную угрозу для единства страны; напротив, ее следовало бы всячески культивировать именно для укрепления целостности государства.
Региональная идентичность обладает своим модусом - она может быть сильной и слабой, обостряться и затухать. Прежде всего, сами нации сильно отличаются друг от друга этим модусом. Сравнение США и России показывает весьма наглядно, что в США этот модус в целом гораздо выше, чем в России, и региональная идентичность в этой стране играет гораздо большую роль в жизни общества, чем в нашей стране. В то же время легко заметить, как быстро растет это явление в современной России, и благодаря этому нарастанию региональная идентичность начинает приобретать у нас значение гораздо большее, чем можно было ожидать по достигнутому ее уровню. Еще 30 лет назад исследования Рут Хейл показали, что в США почти две трети территории покрыты т.н. вернакулярными (обыденными) районами, которые прекрасно знают местные жители и их соседи, а это значит, что на столь обширной территории страны жителям присуще отчетливое региональное самосознание. У нас такие районы еще недавно можно было пересчитать по пальцам: Мещера, Полесье, Поморье, Даурия, несколько других; Урал, Сибирь, Поволжье, Дальний Восток - не в счет, это крупные культурные регионы, как Юг или Запад в США. Сегодня можно почти повсеместно наблюдать возрождение полузабытых районов (вроде Бежецкого верха в Тверской области) или появление совершенно новых (например, Прихоперье на стыке нескольких областей). Этот процесс, кстати, ярко проявился и в бывших «странах народной демократии» - словно слом тоталитаризма снял некий спуд с органичного национального чувства; интересны в этом отношении работы Л. Бьелосиевича по Верхней Силезии и Галиции: он обнаружил, что все еще весьма актуальна социальная память местных жителей об этих районах, культурный расцвет которых завершился столетие назад и которые побывали за это время в составе разных государств .
Региональная идентичность очень часто существует в скрытой форме, исследователю приходится извлекать ее из общественного сознания путем опросов, исследования средств массовой информации, анализа исторических источников и т.п. Особенно типично это для России. На вопрос о месте жительства россиянин чаще всего называет свой почтовый адрес. Иногда удается, с помощью дополнительных вопросов, выяснить, что он живет, скажем, «на Бежецком верху» или «на Ваду», или «в Прихоперье», но гораздо чаще в результате таких опросов, даже самых подробных, остается представление о некоем ареале, на который распространяются социальные связи респондента. Тем не менее очень важно помнить, что подобный ареал существует всегда - как и сама региональная идентичность. Если этот ареал не отрефлексирован в сознании, если он не имеет общераспространенного имени - значит, мы имеем дело с некоей зачаточной идентичностью, которая адресована ареалу, еще не осознанному респондентом в качестве «своего» и которому он еще не готов адресовать свои социальные чувства. Но идентичность существует, как существует и подобный ареал, - просто уже в силу того, что общественный человек всегда располагает свои социальные взаимодействия в конкретном окружающем пространстве, притом чаще всего в слитном и целостном, поддающемся опознанию как нечто целостное и наделенное свойствами.
Можно быть уверенным, что такая зачаточная идентичность наверняка будет актуализирована и станет фактором общественной жизни, как только соответствующий ей ареал подвернется давлению, а его целостность - угрозе (под действием внешних ли, внутренних ли сил - не столь важно). Поэтому не следует обольщаться видимым равнодушием россиян к своей региональной идентичности: вполне очевидное при сравнениях с другими странами вроде США или Франции, это равнодушие лишь маскирует дормантное существование региональной идентичности, которое может быстро смениться активной фазой под действием исторических или преходящих обстоятельств. Хороший тому пример - сегодняшняя Россия, где региональное самосознание растет не по дням, а по часам и застает врасплох не только наших политиков, но и ученых.
Понятие региональной идентичности позволяет по-новому смотреть на проблему районирования, которая является, как известно, одной из центральных в «нефизической» географии». Кажется вполне логичным и очевидным, что если мы в общественном районировании, в отличие от районирования экономического, имеем дело в качестве объекта не с бездушными производительными силами, не с косной материей, а с Человеком, наделенным свободой воли и, главное, сознанием и речью, то имеет смысл спросить самого Человека о том, как именно он использует свою свободу воли для самоорганизации в географическом пространстве, как он членит это пространство - иными словами, какова его региональная идентичность. Задавать подобные вопросы машине невозможно, а человеку - не только возможно, но и весьма плодотворно.
Это соображение может в корне преобразовать саму процедуру районирования, его исследовательский аппарат, методологию и методику. Собственная мыслительная деятельность ученого, построение им системы показателей, теоретизирование разного рода и т.д. как бы отступают на второй план перед такой возможностью - узнать у самого объекта ответ на тот вопрос, который составляет суть самого районирования. Тем самым центральной проблемой районирования общества становится не конструирование районов учеными, а «открытие» районов в общественном сознании. Если так, то ядром этой проблемы оказывается, бесспорно, понятие регионального самосознания - или, говоря языком социологии, региональной идентичности .
Разумеется, «узнать у самих людей» - вовсе не значит просто спросить и получить исчерпывающий ответ. Сплошь и рядом прямой опрос населения дает очень мало, потому что рядовые жители зачастую плохо представляют себе региональную свою принадлежность; нередко им невдомек даже суть вопроса. Сам опрос нуждается в работе ученого, в придумывании им способов извлечения нужных сведений из сознания респондентов, причем способы эти бывают иногда весьма вычурными. Тем не менее вполне очевидно, что люди повсеместно выдают, прямо или косвенно, свои территориальные предпочтения, на основании которых и можно судить о том, как именно они сами представляют себе собственный район обитания и свои районы-соседи.
В американской литературе сложились четыре методики исследования территориальных предпочтений жителей. Упомянутый выше прямой опрос представляет собою только одну из них. Она наиболее проста по самой своей идее и, как правило, весьма сложна в практическом осуществлении - как при составлении вопросника, так и при проведении самого опроса. Поэтому она используется довольно редко - как правило, лишь при конкретных «точечных» обследованиях, без претензий охватить опросом всю территорию страны или значительный ее район.
Интересный пример такого рода методики - т.н. «Коммонсен - сус», проект, название которого шаржирует английское выражении «common sense» (здравый смысл), заменяя слово sense словом census (ценз, перепись) . Проект создан М. Болдуином. Как он сам признается, проект возник из попыток определить, каковы границы района Апстейт Нью-Йорк, откуда Болдуин родом. Болдуин получил образование политолога, но решил, вопреки «классике», спросить об этом самих жителей этой части страны. За несколько лет опрос охватил всю страну, число респондентов перешло за 32 тысячи. Их ответы, обработанные по непростой методике, положены на карты, которые представляют огромный интерес для тех, кто занимается районированием общества.
Не менее интересными оказались карты М. Болдуина, отражающие опрос болельщиков за разные национальные команды - по хоккею, баскетболу, бейсболу, американскому футболу. Выясняется, например, что вся северная часть штата Нью-Джерси болеет в основном за «Нью-Йорк Рейнджерс» - и это несмотря на то, что у штата есть своя прекрасная команда «Нью-Джерси Дэвилс» - та самая, за которую так успешно выступал глава нашего спорта А.Фетисов. Это хорошо отражает тот жестокий кризис идентичности штата, с которым так усиленно боролись его политические руководители; ведь сама команда «Дьяволов» была создана по инициативе знаменитого мэра Нью-Джерси Т.Кина специально (притом вполне официально) ради того, чтобы укрепить среди жителей штата чувство «нью-джерсийской родины». Автору этих строк уже приходилось ссылаться на подобные «ареалы болельщиков», когда возникала нужда приводить доказательства тому, что юго-восточная часть Коннектикута (графство Фэрфилд) относится явно к Нью-Йоркскому району, а не к Новой Англии. В качестве такого аргумента были использованы упоминания в прессе о том, что здесь болеют за «Нью-Йорк Айлендерс», а не «Бостон Бруинс», что очень типично для всей остальной Новой Англии. Новая карта Балдуина ярко подтверждает это. Кстати, на ней видно, что ареал «Бруинс» вылезает даже, притом далеко, в штат Нью-Йорк к северу от города Нью-Йорк, и это снова подтверждает представления, которые формулировал еще
В. Зелинский и согласно которым северная часть этого штата - «Апстейт Нью-Йорк» - представляет собою Новую Англию в широком смысле (New England Extended) .
Вторая методика, гораздо более распространенная - это истолкование косвенных признаков в материальной культуре. В США, например, есть несколько работ по географии монументов в честь погибших конфедератов, то есть воинов армии южан во время Гражданской войны 1861-1865 гг.; считается, что ареал их распространения должен совпадать с границами территории, в пределах которой жители искренне считают себя южанами. У патриарха американской культурной географии В. Зелинского есть работа по географии крытых мостов, которые типичны только для культуры Новой Англии и потому служат хорошим маркером ее распространенности . К этой же методике можно отнести и работы вроде знаменитого труда Рут Хейл о вернакулярных (обыденных) районах в США, где главным источником сведений служили различные рекламные материалы, «воспевающие» отдельные части страны ради привлечения в них туристов, жителей или покупателей .
Третья методика, самая распространенная и эффективная, использует статистику о движении по территории - движении людей, товаров или информации. Это прежде всего данные о трудовых поездках населения. Они в изобилии и с большой территориальной дробностью собираются во время переписей населения (то есть раз в десять лет). На интернет-сайте Бюро переписей можно бесплатно получить все (!) данные округов за 1970, 1980, 1990 и 2000 годы в виде «шахматки» со стороной более чем в 3 тыс. единиц . На этой основе Бюро экономического анализа уже много лет конструирует сетку из примерно 170 узловых районов в виде зон тяготения крупных городов .
Вполне логично предположить, что если внутри этих зон тяготения замыкаются трудовые (т. е. главные) поездки жителей, то у этих жителей вырабатывается стойкое представление об этих зонах как о районах своего проживания. Иными словами, своим поведением в географическом пространстве жители выдают свое представление о собственной территориальной организации.
Вариант той же методики - учет циркуляции местных ежедневных газет. Он кажется более косвенным, нежели вариант с трудовыми поездками, но на деле он гораздо более точно соответствует задаче - выявлению региональных предпочтений самих граждан. Ведь если в городе Санта-Барбара, например, легко можно купить «Лос-Анджелес таймс», но нет «Сан-Франциско кроникл» , то это со всей очевидностью показывает, что жители Санта-Барбары живо интересуются новостями из Лос-Анджелеса, потому что причисляют себя к его окружению, а к новостям из Сан-Франциско они равнодушны, т. к. для них это город чужой. Выписка газет - личный выбор человека, это как бы голосование по поводу того, к какому крупному центру тяготеет, по его мнению, его место жительства. Сведения о газетах широко используются разными частными фирмами для составления собственных сеток районирования, приспособленных для нужд планирования розничных продаж.
Наконец, четвертая методика представляет собой исследование литературных источников самого широкого спектра - и путеводителей, и записок путешественников, и сугубо научных работ по фольклору, диалектам, этнографии, истории и т.д., а также, разумеется, художественной литературы. Материал этот весьма труден для использования - как из-за своей огромности, так и по причине малой внятности с точки зрения районирования как такового. Тем не менее это настоящий кладезь ярких деталей и тонких штрихов, действенность которых для сложения образа района искупает все труды.
Примененные вкупе, эти методики дают добротное представление о региональных идентичностях. Однако порознь они этой задачи не решают. Так, сетки районов Бюро экономического анализа или их аналоги поражают своим совершенством, методической отточенностью и обильной статистикой; так и тянет заявить, что районирование американского общества уже состоялось без особого участия географов. Однако это не так. Двести узловых районов отнюдь не исчерпывают тему - и не только потому, что многие из них есть результат большой натяжки (на самом деле сфокусированность поездок на многие узлы довольно слабая), но и потому, что территориальная организация общества выглядит гораздо сложнее, чем простой набор зон тяготения крупных городов.
В исследованиях, связанных с проблемой региональной идентичности, все чаще используется термин «вернакулярный район» и его производные. Как правило, при этом имеется в виду часть территории, жители которой осознают ее как собственное обиталище и которая в этом качестве может быть представлена как часть общественного сознания данной социальной группы (не сама по себе, конечно, а в виде представления местных жителей о ней). Подобное представление сплачивает местных жителей в группу единым отношением к этой территории, на базе которого может строиться единая реакция на воздействие на «их» территорию, что во многих случаях открывает возможность их мобилизации на сплоченные общественные акции (как стихийной, так и организованной или спровоцированной). Сплошь и рядом общность территории порождает в жителях некие общие черты, отличающие их от соседей, и представления об этом служат основой для новой общности - даже в тех случаях, когда эти представления не имеют под собой реальных оснований, являясь лишь типичным социальным мифом .
Между тем в культурологических науках термин «вернакулярный» имеет значительно более узкий смысл, и есть веские основания для того, чтобы эти границы сохранить и у нас в географии. Вернакулярный - значит обыденный, идущий как бы снизу, не связанный с научной или художественной рефлексией, а рожденный словно по наитию, интуитивно. Такова, например, вернакулярная архитектура - избы, служебные постройки. Она может базироваться на устойчивых народных традициях, но у нее нет авторов-зодчих, есть лишь архитектор-искусствовед, который может изучить эти избы, подметить в их структуре некую регулярность, некое эстетическое начало и т.п.
Точно так же под вернакулярным районом понимается район, который осознан самими жителями, но у него нет автора-районолога, а есть (может быть) лишь географ, который изучит артефакты, отражающие сознание местных жителей, опросит их и на этом основании оконтурит район и даст характеристику ему как району, а его жителям - как территориальной общности людей, сплоченных проживанием на единой территории.
При более внимательном изучении самого феномена общественной перцепции района становится очевидным, что феномен этот не укладывается в рамки района вернакулярного. Есть, например немало случаев, когда ученые убеждаются с помощью своих средств анализа, что в данном ареале явно сложилась территориальная общность людей с самобытной системой ценностей, однако местное общественное сознание не фиксирует чувства общности жителей данного ареала - то ли оно запаздывает, то ли сама общность выражена недостаточно сильно, то ли форма выраженности затруднительна для восприятия, то ли субкультура жителей этого ареала, так сказать, «аспатиальна», то есть ставит единство территории на низкое место в своих приоритетах. Такой район никак не назовешь вернакулярным, тем более что в таких случаях у него не складывается и наименование, но его существование как ячейки территориальной структуры общества несомненно.
Подобная ситуация весьма типична для крупных территориальных общностей людей, для обширных районов, на которых складывается весьма целостная общественная структура, располагающая, как правило, особой системой ценностей, широким спектром как хозяйственных отраслей, так и социальных ролей. Представление о таких районах присутствует в сознании не только местных жителей, но зачастую в сознании общенациональном. Словом, это весьма сложное образование, которое трудно совместить полностью с понятием вернакулярного района.
Между тем существует и другая сторона этого феномена, к которой понятие вернакулярного района приложимо как нельзя лучше. Она настолько важна для всей парадигмы общественной географии, что вполне заслуживает того, чтобы именно ей достался, так сказать, этот отличный термин. Речь идет о тех многочисленных случаях, когда территориальный размер района не особенно и велик, но в его пределах общественное сознание четко фиксирует территориальную общность, дает ее общепринятое название, а местные жители остро ощущают свою принадлежность именно к этому району и ставят свое благополучие в зависимость от благополучного состояния этого района. В этом региональная идентичность находит свое самое яркое и действенное проявление, в этом «географизм» общественной жизни воплощается особенно очевидно.
У таких проявлений, которые можно смело назвать вернакулярными районами, есть несколько черт, которые решительно отличают их от тех районных образований, про которые речь шла раньше. Вернакулярный район чаще всего известен самим его обитателям и непосредственным его соседям, потому что он служит важным способом маркирования «своей» территории (а для этого границы должны быть известны как минимум обеим сторонам, даже если они оспариваются ими). Он редко получает известность общенациональную. Культурная специфика его жителей носит обычно мифический характер, т. е. приписывается им либо соседями, либо ими самими. Это связано прежде всего с небольшими, как правило, размерами вернакулярного района, в рамках которых просто невозможно обособить свое культурное развитие. Типичные примеры - т.н. Кацкая волость в Ярославской области, ареал длиною около 200 км, весьма изолированный лесами, болотами и границей области, а потому несколько преуспевший в создании своего словаря (сотни слов, понятных только местным жителям), или «Инленд Эмпайр» на восточной окраине агломерации Лос-Анджелес, названный так ради противопоставления субкультуре Лос-Анджелеса, построенной во многом на контакте с океаном.
Одним словом, вернакулярный район чаще всего обслуживает местные нужды - делимитацию, отличение «других», укрепление собственной региональной идентичности. Он не выходит на общенациональную арену, не играет сколько-нибудь заметной роли в историческом развитии страны, где он, как правило, мало кому известен. Именно поэтому стоило бы, на наш взгляд, закрепить этот термин только за районами сравнительно низкого ранга и не распространять термин «вернакулярный» на все районы общества.
В то же время хотелось бы предостеречь от недооценки вернакулярного района. Этим сильно грешит не только наша, а даже американская география, потому что в ней вернакулярный район уподоблен явлениям некоего краеведческого или этнографического толка. Нет, в рамках общественной географии вернакулярный район уместнее наградить титулом своего рода «монады», исходной смысловой единицы для анализа территориальной структуры развитого современного общества.
Исследования в области региональной идентичности необходимо всемерно форсировать. В этом нуждается не только наша география, в этом остро нуждается наша страна. Встав на путь демократического развития и рыночной экономики, мы неминуемо столкнемся со стремительным усложнением общественного бытия, которое после стольких лет жесткого принуждения развивается свободно, в основном под воздействием импульсов самоорганизации. К числу таких импульсов относится и региональная идентичность, которая растет на наших глазах с удивительной скоростью. Опыт других стран показывает, что региональная идентичность не только отказывает сильное влияние на общественную практику, но и таит серьезные угрозы политического свойства, если ее начинают использовать демагоги и лукавые политики. Общество должно осознавать особенности своей территориальной структуры и ее разнообразие, должны отдавать себе в этом отчет и власти предержащие. Управлять живым, деятельно организующимся обществом, его многочисленными стихийными процессами можно только при здравом понимании сути этих процессов. Навыки управления обществом тоталитарным для этого малопригодны из-за своей простоты, прямолинейности и акцента на насилие. Это касается всех сторон общественной жизни нашей страны, но среди них мало таких, где дефицит знания был бы столь велик и удручающ, как в области территориальной, в ощущении разнообразия своей страны, в понимании сути региональной идентичности. Без овладения этим знанием браться за управление обществом - все равно что садиться за штурвал самолета, располагая лишь навыками кучера.
Вот
этот интересный текст:
«Проведем различение нескольких значений понятия "пространство".
1. Наблюдатель социальных событий может усмотреть, что участники
социального взаимодействия неким образом пространственно размещены
относительно друг друга, т. е. пространственное размещение тел участников
для него есть важнейшее определение созерцаемой социальности.
2. Наблюдатель принимает в расчет не пространство взаимодействия,
каким его видит он сам, но значение, какое придают пространству
взаимодействия участники взаимодействия. Он отличает, таким образом,
свое видение пространства от социальных представлений о пространстве.
3. Наблюдатель отличает от этого само собой разумеющегося для участников
пространства взаимодействия пространство как смысловую тему, как
нечто обсуждаемое, структурирующее коммуникацию. Он различает, таким
образом, свое видение пространства, социальное значение пространства,
не рефлектируемое, но принципиально важное для участников взаимодействия,
и пространство, как оно осознается и обсуждается этими последними»
(op. cit.).
Hobsbawm Eric. Language, Culture, and National Identity // Social
Research. 1966. № 4.
Maxwell B. Big book of geography: mind-buggling facts from around
the world. N.Y.: Barnes and Nobles, 2004. P. 223-224.
Кустарев А. Национал-государство, его наследники и наследие // Государство
и антропоток. http://www.antropotok.archipelag.ru/text/a195.htm.
Показателен пример книги Патриции Лимерик по истории американского
Запада, которую она назвала очень выразительно - «Something in the
soil», то есть «Что-то особенное в самой почве». В этой книге рефреном
проходит мысль о том, что сама природная среда американского Запада,
его новейшая культурная история заставляли меняться каждого, кто
приезжал сюда жить, и меняться в строго заданном направлении. Эта
заданность в описании П. Лимерик - чистой воды премордиализм. (Limerick
P. Something in the soil: legacies and reckonings in the New West.
N.Y.: L.: W.W. Norton, 2001.
См., например: Межевич Н. М. Некоторые аспекты формирования региональной
идентичности в приграничных районах // Современные отношения РФ
и ЕС: десять лет после подписания соглашения о партнерстве и сотрудничестве.
СПб: СПбГУ, 2005.
Недавно вышла добротная работа англичанки Джессики Прендергаст из
Лестерского университта «Региональная идентичность и территориальная
целостность России», где в обширной библиографии по русской региональной
идентичности явно господствуют иностранные имена - что весьма печально,
но характерно (Prendergast J. Regional Identity and Territorial
Integrity in contemporary Russia. March 2004).
Weakliem D., Biggert R. Region and Political Opinion in the Contemporary
United States // Social Forces. Vol. 77. 1999.
В этом свете странной выглядит попытка А. Каспэ делать глубокомысленные
выводы из противопоставления данных по разным странам о региональной
и национальной идентичности: ему кажется, что региональная идентичность
заслуживает внимания лишь там, где она сопоставима по силе с общенациональной.
Bialasiewicz, L. 2002: Upper Silesia: rebirth of a regional identity
in Poland // Regional and Federal Studies. 2002. V. 12. P. 111-132;
Another Europe: Remembering Habsburg Galicja // Cultural Geographies.
2003. v. 10. №1. P. 21-44.
Некоторые эксперты усматривают различия между этими терминами, полагая
идентичность свойством, которое может быть отрефлексировано личностью
и стать частью его самосознания. Нам же представляется, что идентичность
заведомо есть психологическое состояние личности, а не внешняя для
нее адресация «по месту жительства».
http://geography.about.com/gi/dynamic/offsite.htm?site=http://common-census.org/index.php
http://commoncensus.org/maps/nhl_1280.gif.
Zelinsky W. American Barns and Covered Bridges // Geographical Review.
1958. Vol. 48. № 2. P. 296-298.
Hale R. A Map ofVernacular Regions in America: Unpublished doctor
dissertation. University of Minneapolis, 1971.
http://www.census.gov/population/www/socdemo/journey.html.
http://www.bea.gov/bea/regional/docs/econlist.cfm.
Проверено автором неоднократно. В штате Невада автору довелось проехать
по междуштатной автостраде № 80 и обнаружить, что в г. Баттл-Маунтин
продаются газеты и из Рино, и из Твин-Фоллс; это означало, что городок
этот стоит на границе зон тяготения Рино и Твин-Фоллс (Смирнягин
Л. В. Йеллоустон. Дневник путешествия // Гуманитарная география,
научный и культурно-просветительский альманах. Вып. 1. М.: Ин-т
наследия, 2003. С. 230-282).
В 80-е гг. при проведении студенческих практик в Закавказье мне
доводилось встречать утверждения, согласно которым выходцы из Нахичевани
отличаются в Азербайджане особой честностью, жители Гянджи (в то
время Кировабада) слывут храбрецами и т.п. Эти представления были
столь укоренены и категоричны, что, по словам моих респондентов,
если командир выкликает перед строем солдат «Кто смелый, шаг вперед!»,
то житель Гянджи, кем бы он ни был по своему характеру на самом
деле, просто вынужден будет сделать этот пресловутый шаг, если его
однополчане знают, что он из Гянджи.
Новые статьи
- Русско-португальский разговорник для туристов (путешественников) с произношением
- Португальский язык для туристов
- Какие основные различия испанского языка в Испании и Латинской Америке?
- Датско-русские онлайн-переводчики Датский язык переводчик
- Чем отличается португальский язык от испанского
- Транзитный сатурн в оппозиции к натальному сатурну Оппозиция Луна – Сатурн в радиксе мужчины
- Гороскоп работы и денег
- Защита от сглаза и зависти поможет сохранить то, что дорого Как ставить защиту от
- Что значит, если снится сон во сне?
- Китайский гороскоп БЫК (Вол)
Популярные статьи
- Травяные чаи при боли в горле
- Что делать при поносе и температуре у взрослого
- Гадание на воске: правильное толкование фигур Порядок проведения гадания
- Совместимость лунных рыб Кто подходит женщине с луной в рыбах
- Что любит Скорпион в сексе?
- Снилось сосед спускается со стремянки по ванге
- Краткий курс теоретической механики
- Подготовка к ЕГЭ по математике (профильный уровень): задания, решения и объяснения
- Софийско-успенский собор в тобольске
- Полтавская епархия подтвердила свою верность канонической упц